— Врешь ты все!

— Полегче, полегче…

— Врешь! Не хочу!

— Хочешь шкуру свою спасти, но сейчас Карл Андерсен опознает тебя. А твои дружки наверняка не станут вытаскивать из болота: им грозит только каторга.

Гвидо выпрямился и, тыча пальцем в Оскара, прошипел:

— Он всем заправлял.

— Как бы не так!

Мегрэ не успел и глазом моргнуть, как Оскар трахнул обоими кулаками, соединенными наручниками, итальянца по черепу и рявкнул:

— Ты мне заплатишь, сволочь!

Потеряв равновесие, оба повалились на пол и, задыхаясь от ненависти, стесненные в движениях, продолжали наносить друг другу удары.

Именно в этот момент хирург спустился вниз. На нем были светло-серая шляпа и такие же перчатки.

— Прошу прощения, мне сказали, что здесь есть комиссар полиции.

— Это я.

— Речь идет о раненом. Полагаю, мне удалось его спасти. Но теперь ему необходимы полный покой и тишина. Я было предложил свою клинику, но это, похоже, невозможно. Через полчаса, не позже, он придет в себя, и было бы желательно, чтобы…

Его прервал истошный вопль: итальянец впился зубами «гаражисту» в нос, а жена последнего устремилась к комиссару.

— Скорей! Скорей! Смотрите, что он делает!

Дерущихся разняли пинками ног. Столичный хирург, брезгливо скривив губы, вышел из дома, сел в машину и запустил мотор.

Мишонне тихонько скулил в своем углу, стараясь не смотреть вокруг.

Вошел инспектор Гранжан и объявил:

— Прибыл полицейский фургон. Сейчас заберет голубчиков.

Одного за другим их вытолкали наружу. Теперь уже никто и не думал зубоскалить или петушиться. У дверцы в тюремный фургон едва не завязалась новая потасовка между итальянцем и его ближайшим соседом механиком Жожо.

— Воры! Апаши! — орал итальянец, обезумев от страха. — Мне даже не заплатили, сколько договорились!

Эльза вышла последней. Когда она нехотя ступила на залитое солнцем крыльцо, Мегрэ остановил ее:

— Ну так что же в итоге?

Она повернулась к нему, посмотрела в потолок — там, наверху, лежал Карл — и самым естественным голосом отчеканила:

— А что вы, собственно, хотите? Он тоже виноват.

Наступила долгая пауза. Мегрэ молча глядел ей в глаза.

— Впрочем, в сущности, нет… — продолжала она. — Не буду говорить о нем плохо.

— Нет уж, говорите до конца.

— Да вы же сами все понимаете, комиссар. Он маньяк. Не знаю почему, но его определенно возбуждало, что мой отец вор, что я связана с бандой. Только из-за этого он меня и любил. А стань я умницей-разумницей, в которую он хотел меня превратить, я ему очень скоро надоела бы и он бросил бы меня.

Она опустила глаза и, словно стыдясь, добавила:

— И все же мне очень хочется, чтобы с ним не случилось ничего плохого. Он… Как бы вам это сказать? Он все-таки шикарный мужчина. Правда, немного чокнутый.

И в заключение, улыбнувшись, добавила:

— Надеюсь, мы еще увидимся.

— Значит, убивал Гвидо?

Вопрос ей явно не понравился, и она словно преобразилась: перед ним снова стояла бывалая продажная девка.

— Не стоит брать меня на пушку, комиссар!

Мегрэ проводил ее взглядом. Она подошла к фургону, обернулась, в последний раз посмотрела на дом Трех вдов, передернула плечами, бросила что-то шутливо подсадившему ее жандарму.

— Все это можно назвать «Делом о трех ошибках», — сказал Мегрэ стоявшему рядом бригадиру Люкасу.

— О каких ошибках?

— Во-первых, ошибается Эльза: поправляет висящую криво картину, с заснеженным пейзажем; курит на первом этаже, уносит отсюда патефон наверх, к себе в комнату, где она якобы заперта. Чувствуя, что ей грозит опасность, она обвиняет Карла, делая вид, будто защищает его. Все это назовем ошибкой Эльзы.

Во-вторых, ошибается страховой агент: вызывает меня к себе, хочет мне внушить, что проведет всю ночь у окна. Это вторая ошибка.

И, в-третьих, ошибся механик Жожо. Внезапно увидев меня и опасаясь как бы все не вскрылось, он передает какому-то водителю слишком маленькое запасное колесо, в котором спрятаны брильянты. А без всего этого…

— Что — без всего этого?

— Понимаешь, Люкас, когда женщина вроде Эльзы лжет так искусно, что сама начинает себе верить…

— А я вам что говорил?

— Да, говорил… Из нее могло бы получиться нечто из ряда вон выходящее, если бы снова и снова в ней не вспыхивало пламя, если бы не ее постоянные возвращения в мир подонков…

Около месяца Карл Андерсен витал между жизнью и смертью, и его родные, едва узнав об этом, сразу позаботились о его переезде на родину, где он был помещен в санаторий, сильно напоминавший психиатрическую лечебницу. Удалось даже избежать его вызова в качестве свидетеля на процесс, который состоялся в Париже.

Вопреки ожиданиям, требование Дании о выдаче Эльзы не было удовлетворено. Суд приговорил ее к трехлетнему заключению с отбыванием срока во Франции, в тюрьме Сен-Лазар.

Три месяца спустя в приемной этой тюрьмы Мегрэ столкнулся с Андерсеном, который беседовал с директором. Предъявив свое брачное свидетельство, он просил разрешить ему свидание с осужденной.

Карл нисколько не изменился, по-прежнему носил черный монокль, только правое плечо несколько утратило былую подвижность.

Заметив комиссара, он вздрогнул и отвернулся.

— Ваши родители отпустили вас одного? — поинтересовался Мегрэ.

— Моя мать умерла. Я стал наследником.

В пятидесяти метрах от тюремных ворот стоял его роскошный лимузин с шофером в униформе.

— Значит, несмотря ни на что, вы упорно добиваетесь своего?

— Я решил обосноваться в Париже.

— Чтобы приезжать сюда и видеть ее?

— Она моя жена.

Своим единственным глазом он тревожно всматривался в лицо Мегрэ, опасаясь выражения иронии или жалости. Но комиссар ограничился корректным рукопожатием.

В центральную тюрьму города Мелена на свидание с заключенными прибыли две женщины, с виду неразлучные подруги.

— Он неплохой человек, — говорила жена Оскара. — Даже слишком добр, слишком щедр. В кафе давал официантам по двадцать франков на чай. Это его и сгубило. Это и еще… женщины.

— А господин Мишонне, прежде чем познакомился с этой особой, не обманывал своих клиентов ни на сантим. Но на прошлой неделе он мне поклялся, что даже думать о ней перестал.

…В другой тюрьме в камере смертников сидел Гвидо Феррари и все ждал появления адвоката с вестью о помиловании. Но однажды утром за ним пришли пять здоровенных парней и увели его, горланя и громко стуча башмаками.