— Меланюк, ты будешь делать для меня то, что ты делал для герра Длугого, у тебя будет возможность докладывать…

— Слухаюсь, герр майор!.. Я все зроблю!

В голосе Меланюка сами собой прорвались радостные нотки, но немец, недовольный тем, что его перебили, жестом остановил Петра.

— Не надо говорить. Мало слов, больше дел. А сейчас можно идти. — Немец повернулся к переводчику. — Пан Ленковский, пан референт может входить…

Поняв, что задерживаться не следует, Петро задом толкнул дверь и отступил на веранду. Пилюк хотел что-то спросить, но переводчик, вышедший следом, так посмотрел на него, что «Кобза» бочком-бочком послушно протиснулся в комнату…

К удивлению Меланюка, переводчик тоже остался на веранде. Он постоял рядом с замершим у двери обер-лейтенантом, а потом, заложив руки за спину, начал не спеша прохаживаться вдоль окон. Не зная, как поступить, Петро потихоньку отодвинулся в угол к окошку. Неожиданно Ленковский подошел к нему и спросил:

— Это ваш конь, пан Меланюк?

— Мой… — Петро повернул голову.

Остановившийся на нем взгляд из-за стекол пенсне был так холоден, что Петро почувствовал пробежавший по спине слабый озноб.

— Прекрасный конь! — Ленковский все так же смотрел на Меланюка. — Сразу видно — служака, наверное, лошадиный вахмистр…

Меланюк с трудом заставил себя улыбнуться. За ничего не значащим разговором он улавливал опасность, исходившую от Ленковского.

— Шуткуете…

— Не очень. — Губы Ленковского растянулись в улыбке, но глаза остались льдисто-холодными. — Так вот вы какой, пан Меланюк…

— А шо? — ощущение опасности не покидало Петра.

— Да нет, ничего… Просто по дороге говорили про вас…

Улыбка Ленковского исчезла, он еще раз посмотрел на Меланюка и снова принялся расхаживать по веранде…

Дверь распахнулась, обер-лейтенант отскочил в сторону, и герр майор, сопровождаемый Пилюком, направился к выходу. На самом пороге немец вдруг остановился и, обращаясь к «Кобзе», ткнул в Меланюка пальцем.

— Пан референт… Прошу хорошо помнить, его голова и голова пана референта, как это сказать… да… висит на одна веревочка!

Не сказав больше ни слова, немец важно прошествовал к машине.

В первый момент Меланюк даже растерялся. Он и предположить не мог, что майор выскажется так категорично. Во всяком случае, пока они с Пилюком сопровождали немцев, усаживавшихся в свой «вандерер», Петро успел сообразить, как ему лучше воспользоваться заявлением герра Хюртгена.

Едва автомобиль, оставляя сизый дымок, выехал за ворота, Петро шагнул к Пилюку и быстро спросил:

— Слухай, друже, ти знаєшь чого вин хоче?

— Так, — Пилюк кивнул и тут же спохватившись, начал: — Як тоби сказаты, Петре…

Меланюк понял, что «Кобза» хитрит, и сразу сменил интонацию.

— Краще правду, друже. А то дехто від нимця носа воротыты почав.

— Ты що, Петре!.. Не мели дурныць!

Пилюк чуть не шарахнулся в сторону, но Петро видел его испуг и рубанул прямо:

— Я тоби зараз правду скажу, але попереджаю, якщо продаш, то дывысь…

— Що ты, що ты, як можна, да я…

Зрачки Пилюка заметались, и Петро прямо-таки задушевно, сказал:

– Єх, друже, я ж за тебе усе… Я ж чого спытав? Мени ж той нимець за тобою наглядаты звелив. Розумиешь? Я до тебе з видвертистью, а ты?..

Несколько секунд Пилюк обалдело молчал. Казалось, он только теперь связал воедино слова Петра, положение обоих и недвусмысленный намек немца про одну веревочку. И вот тогда Пилюка прорвало:

— Наглядаты?.. Тоби? Петре, да я… За це ж, все! Ты ж мени перший друг, а я… Выбачь, не зрозумив. Я ж не про це думав. Майор наказав людей до лису выслать, тут база має буты, розумиєшь?..

— База? До лісу? Чого це?.. — «прикинувся дурнем» Петро.

— Хиба ты не зрозумив? Большевики пид Москвою нимців вщент рознеслы и сами перешли в наступ…

— Наступ? Пид Москвою?.. — и, едва сдерживая рванувшуюся наружу радость, Петро впился взглядом в так ничего и не понявшего «пана референта»…

* * *

Тяжелый, напитанный весенней влагой снег, оттягивавший ветки, искрился на солнышке тысячью веселых иголок. Лес, такой безмолвный по зимнему времени, теперь оживал, наполняясь теплыми шорохами, птичьим цвириньканьем и льдисто-прозрачным звоном.

Совсем рядом с окошком красногрудые снегири, похожие в своем ярком наряде на старорежимных гвардейцев, задорно перескакивали с ветку на ветку, отчего подтаявшие снежные шапки мягко соскальзывали на оседающие, по-весеннему ноздреватые сугробы.

Мир за окном был настолько далек от грохотавшей где-то рядом войны, что Усенко только усилием воли заставил себя отвернуться и в который раз посмотреть на развешанные по стенам схемы. За месяц обучения, здесь, в спецшколе, они настолько запомнились, что капитан легко представлял их даже с закрытыми глазами.

Усенко еще раз кинул взгляд за окно, улыбнулся апрельскому солнышку, потом посмотрел на свои «кировские» часы и, тряхнув головой, вышел из комнаты. Пройдя по коридору, он остановился возле оббитой клеенкой двери и, постучав по косяку, нажал ручку.

— Разрешите?..

Начальник — большой, грузный, одетый в серую довоенную гимнастерку, жестом остановил собравшегося докладывать Усенко и тяжело поднялся из-за стола.

— Ваша подготовка закончена, капитан. Теперь вы поступаете в распоряжение полковника. Инструкции и задание получите у него. Вот, рекомендую…

Усенко вытянулся и, сделав четкий полуоборот, встретился взглядом с человеком, неприметно устроившимся на стоявшем в дальнем углу диване. Что-то в его облике мелькнуло знакомое, но тут начальник, так и стоявший у стола, глухо кашлянул.

— Товарищ полковник, я вынужден вас оставить, у меня дела…

Едва дверь за начальником закрылась, как полковник пружинисто встал и шагнул навстречу Усенко.

— Ну, здравствуй, капитан! — он еле заметно усмехнулся. — И не смотри так. Вижу, что узнал, и хорошо, что узнал. Память в нашем деле главное… Я тоже, брат, помню, как мы у тебя ночью водку пили, колбасу ели, вот только марку твоей радиобандуры, что нам про любовь мурлыкала, запамятовал…

— «Дорожовец и Затей», товарищ полковник, — Усенко широко улыбнулся.

Неожиданная встреча с полковником из разведотдела, приезжавшим к нему почти год назад, показалась отличным предзнаменованием.

— Во-во, именно «Затей»… — Полковник сделал паузу и, как бы отделив ту давнюю встречу, заговорил о другом: — О том, где ты воевал, как воевал, кем воевал, знаю. О ранении под Киевом тоже знаю. Кстати, рана не беспокоит?

— Нет, все нормально.