— Че лыбишься?! — заорал он, держа плетку над головой.

— У меня русский паспорт — вы меня не ударите.

— Ну-ну! Дерьмо на твоего папу!

— Боюсь, вы недостаточно высокий, чтобы навалить кучу на голову моего отца. Его рост метр восемьдесят пять! — Позже я много раз спрашивала себя, зачем тогда это произнесла.

Он взбесился еще больше и кинул мне ругательство.

— Иди спать, а не то я возьму любую из твоей камеры и всыплю ей по пяткам сотню-другую просто так. Тогда будешь знать!

Мне стало не смешно, и я пошла на свое место.

***

Очень жаль Ранду. Она такая смиренная и радушная. Я рада, что она в нашей группе. Эта женщина разговаривает на фусха, ее речь плавная и внятная, в отличии от халебского диалекта, который успел меня достать.

Даже не знаю, как она у нас приживется. Ее никто не обижает, но на пытки она реагирует еще хуже, чем я. Сегодня ее целый день трясло, а от звука плети она каждый раз вздрагивает. Не представляю, что будет дальше, ведь за дверью людей мучают практически постоянно.

Бывают, конечно, перерывы на сон и на обед, хотя твердого графика допросов нет. Пытают днем и ночью. Обычно начинают в девять-десять утра и продолжают до обеда. Во второй половине дня приступают часов в пять, а закончить могут как через час, так и за полночь. Потом перерыв на ночной перекус, и в три-четыре — опять, и длится до шести утра. Была только одна ночь, когда никого не пытали и было тихо.

Заключенного пытают не сразу. Сначала идет психологическая подготовка. Человека раздевают до трусов и пристегивают к решетке. Некоторым завязывают глаза, но я не могу понять, по какому принципу решают, с кем так поступать. Знаю только, что те, кого пристегивают низко и кому разрешают сидеть, совершили что-то очень простое. Например, недавно так ставили человека, который украл баллон газа. Некоторых приковывают так же, но сидеть не разрешают: человек стоит на коленях, а когда садится, то его избивают. Тех, кто совершил что-то более ужасное, заставляют стоять, ну а тех, кого готовят к совсем жесткой пытке, приковывают за запястья к потолку. Так их держат по восемь — двенадцать часов, вынуждая умолять дать им воды или возможность присесть. Впрочем, умолять они могут в течение первых пяти-шести часов, потом раздаются только стоны. Те, кто стоят с поднятыми руками, стонать начинают раньше и впадают в полуобморочное состояние. Многие полицейские, проходя мимо заключенных, отвешивают им оплеухи или пинают.

Холл моют два раза в сутки. Сначала пол подметают специальной щеткой, чтобы сток не засорился кусками кожи, вырванными ногтями, оторванными пальцами ног и сосками. Потом поливают водой, чтобы смыть кровь. Делают это заключенные мужчины. Они же подготавливают еду и делят ее порциями на число камер.

Когда приходил кто-то из начальства, наши пожаловались, что плохо кормят, на что им ответили, мол, ничего с этим сделать нельзя, ведь кормят нас на шестьдесят пять лир в день. Я тогда ужаснулась, ведь это меньше доллара. Но сегодня мне захотелось посчитать.

Итак, три лепешки хлеба, даже если покупать не оптом, а в розницу, обойдутся в пять лир. Уверена, что тюрьма закупает их оптом, но черт с ними.

Две картошины, пусть по сто грамм каждая, при стоимости в тридцать пять лир за килограмм получается семь лир. Хотя Кристина говорит, что он сладкий, а значит, его стоимость в итоге меньше, но я беру по максимуму.

Дальше лябне (густой кефир). Его дают не больше, чем по полкило на камеру. В Басатине такое ведерко стоит сорок лир. Нас двадцать семь. Пусть будет по две лиры на человека.

Еще оливки и оливковое масло. Это вообще стоит копейки. Бочонок оливок можно купить за шестьдесят лир. Но я все ж беру по максимуму — пусть горсть оливок и две ложки масла на рот обходятся государству в десять лир. Итого двадцать четыре лиры.

Раз в три-четыре дня дают по две ложки хумуса или одну на троих колбасу из банки, которая на вкус, как туалетная бумага с вареньем. Хумус стоит максимум шестьдесят лир за килограмм. Опять-таки это пара лир на рот. Колбаса, если ее можно так назвать, стоит дорого, тридцать пять лир, но это на троих — двенадцать лир на рот. Итого получилось, что заключенных кормят на сумму от двадцати четырех до тридцати шести лир в день. А где все остальное???

Сегодня пытали интересного человека. Конечно, пытали не только его, но он был достаточно необычным, чтобы его описать. Мне кажется, я никогда его не забуду. Хотя бы потому, что полдня ломала себе голову над тем, в чем была его необыкновенность и почему он так всем запомнился. Ну да, он рассмешил всю тюрьму. Но это проделывала и наша Патрон своими репликами в зал. Но он умудрился проделать то же во время пытки. Своей пытки.

Обычно когда кого-то пытают, то все по-другому. В нашей камере никто сильно по этому поводу не расстраивается. Новенькие жмутся к стене, вздрагивают от звука плети, порой плачут. Старички занимаются своими делами, подмигивая новичкам, мол, ничего сестра, то ли еще будет.

Но в тот раз ничего подобного не случилось.

Вся наша камера и все другие хохотали до слез. Такого никогда раньше не было. Это удивительно, да. Но еще удивительнее то, что заключенный ничего смешного не сказал. НИЧЕГО!

Его били так же, как и большинство остальных: по пяткам. Плеть просвистела в воздухе, и раздался первый удар. Охранник опять было поднял руку, готовя новый удар, но реакции от заключенного не последовало. Он почему-то промолчал. Охранник замер от удивления, и тогда мы все услышали голос того, кого пытали, очень звучный и мелодичный:

— О Аллах!

Сказал он это очень громко, раздельно и отчетливо, не так, как обычно говорят во время пытки, а так, как говорят на молитве. В его голосе было какое-то удивление. Он словно не ожидал тех ощущений, которые доставляла ему плеть.

Наша камера захихикала. И правда, было в этом что-то комичное.

Я встала со своего места и приподнялась на цыпочки, чтобы все подробно разглядеть. Пытал Гошкар. Это верзила под два метра ростом, здоровенный, как шкаф, и безмозглый, как осел. Впрочем, такое сравнение — оскорбление всем ослам. Я заметила, что на работу Гошкар приходит всегда в белоснежной рубашке. Его шикарные кудри, чрезмерно пропитанные гелем, падают ему глаза, когда он бьет кого-то, и он,