Затем я услышал завывание сирен и побежал вверх по склону. Я мчался в панике и ужасе, пока на глаза мне не попался тот старый сарай. Тогда я открыл дверь ключом, который – я видел – маленькая девочка прятала под камень.

Вот и всё. Вот что было той ночью, когда умерла моя мама.

Я посмотрел на Робби. Тот перестал писать. В глазах его стояли слёзы, что меня немного испугало.

Он громко шмыгнул носом и уставился на свои туфли, качая головой.

– Мне так жаль, так жаль, Альфи. Правда, сынок, очень жаль.

Похоже, его всё это потрясло. Молчать было неудобно, и я спросил:

– Моя мама?..

Он поднял голову:

– Да?

– Она… она…

Я никак не мог сформулировать свой вопрос, и Робби пришёл мне на помощь.

– Хочешь спросить, было ли ей больно? Казалось, он подбирает слова.

– Нет, – произнёс наконец Робби. – Нет, не думаю.

Я сглотнул.

– Спасибо.

И добавил:

– Вы не видели кошку? Чёрно-белую?

Он покачал головой:

– Увы, сынок.

Я уже забыл, что в углу сидит Санжита. Но тут она поднялась и сказала:

– Благодарю вас, Робби. Думаю, на сегодня Альфи достаточно.

В кои-то веки её уверенность, будто она лучше знает, что для меня хорошо, не вызвала раздражения.

Мне правда было достаточно.

Санжита отвезла меня в дом на высоком берегу Кулверкота – большую виллу под названием «Дом графа Грея». По обеим сторонам от входной двери располагались квадратные колонны. В доме были высокие потолки, стояли запахи еды и дешёвого освежителя воздуха.

Детский дом. Мой дом.

Мне тысяча лет, и я живу в детском доме.

Я скучал по маме. Скучал по Биффе. Жизнь кажется намного лучше, чем она есть, если ты можешь погладить кошку.

И всё же в последние несколько часов я думал только о человеке с бородой и шрамами – такими, как у меня. Конечно, они мне привиделись.

Конечно?

Я был уверен, что знаю этого человека. Откуда-то. Но воспоминание раз за разом ускользало от меня.

Пожалуй, это было странно.

Джаспер, выбежавший из дома; мама, которая бросилась за ним и чуть ли не оттащила его от машины – во избежание ареста или чего-то в этом духе.

Отец видел всё из окна.

– Он чокнутый. Честно, Мэри. Я уверен, с ним что-то не в порядке.

– Тсс, Бен, – сказала мама: к нам подходили тётя Алиса, которая ничего не знала, и Либби.

– Бедный мальчик! – произнёс Джаспер, возвращаясь в дом.

Он осклабился, продемонстрировав длинные зубы, затем поднял руку и помахал полицейским, которые всё ещё крутились поблизости.

– Спасибо, земляки! – сказал Джаспер, словно они оказали ему любезность.

По мне, именно это полицейские и сделали, не арестовав его.

Джаспер, кажется, расслабился и успокоился. Но я был уверен: он притворяется. Возможно, чтобы вычислить неопытного лжеца, требуется такой же неопытный лжец.

– Ох, бедный маленький мальчик. Я всего лишь хотел пожелать ему самого лучшего, понимаете?

– Точно? – спросил отец.

Прозвучало немного агрессивно, но Джаспер либо не заметил этого, либо предпочёл не показывать вида.

– Да. Случившееся с ним – немыслимо тухло! Я хотел ему сказать, что ситуация непременно улучшится.

Тётя Алиса всё пропустила, болтая на кухне с женщиной-полицейским, с которой вместе училась в школе.

– Что такое? – невинно спросила она.

Джаспер ответил первым.

– Ничего такого. Я просто пытался ободрить парнишку. Он казался таким потерянным. Но полицейские сказали, что сейчас не время и не место. И знаете, если рассуждать здраво, возможно, они были правы.

Джаспер развернулся и пошёл наверх.

– В любом случае – посмотрите на часы. Нам пора идти, Алиса, старая моя вкусняшка.

Серьёзно, именно так он и сказал. Через полтора часа они уехали на свою лодку в Кулверкот. Папа предложил их подвезти, но Джаспер отказался. Он вызвал такси по телефону.

Атмосфера была в высшей степени странной. Все выглядели нормально, но при этом чувствовали себя не в своей тарелке. Либби ушла наверх и даже не спустилась попрощаться.

Когда такси отъехало от дома, папа пробормотал:

– Будь я проклят! Век бы его не видеть!

Мама игриво шлёпнула отца по руке:

– Бен! Это мой зять!

– Такой зять – подальше гнать, – недовольно пробормотал отец.

Все эти ночи я спал плохо. Когда вам будет столько лет, сколько мне, у вас накопится много воспоминаний, готовых превратиться в ночные кошмары.

Вновь и вновь я видел лицо бородатого человека – в тот момент, когда он наклонялся к окну автомобиля. И каждый раз я пытался вытащить из памяти нашу с ним прежнюю встречу, но воспоминание ускользало. Я просыпался, весь в поту, в темноте жаркой ночи. Спать приходилось под пуховым одеялом, а я привык к покрывалам и простыням.

Ел я мало. Мы с мамой привыкли к простой пище. Уж не знаю, почему, но в Доме графа Грея нам давали иностранные блюда вроде карри, спагетти или цыплёнка по-итальянски, от которого у меня жгло рот, как огнём.

Нормальной едой была пицца. Против неё я ничего не имел.

Я пробыл в Доме графа Грея неделю, и все, от Санжиты, с которой я встречался ежедневно, до персонала детского дома (им руководила тётушка Рита, дама слегка устрашающей наружности), относились ко мне по-доброму. Кроме меня там было ещё восемь воспитанников разных возрастов. Две девочки мне улыбались, но я не был в настроении разговаривать. Последний человек, которому я рассказал правду, выдал меня полиции. Теперь мне надо было научиться жить в мире лжи.

Вряд ли человек со шрамами Бессмертана знал, куда меня поместили. Плюс я не был уверен в том, что всё это не сочинил.

Думать так было легче. По крайней мере, какое-то время.

Затем встал вопрос о похоронах мамы. Конечно, я знал, что они будут. Санжита спросила меня, хочу ли я пойти. Я сказал «да». Я видел больше похорон, чем кто-либо другой, включая очень старых людей.

За два дня до похорон мне попалась на глаза заметка в местной газете: