Как-то на одном из приёмов его прихватил под руку Жискар дʼЭстен и, улыбаясь, сказал: «У вас талант красноречиво молчать». Искушённым людям всюду видится подтекст, но Жискар, конечно, сказал это не без скрытой иронии. И правда, молчал он довольно много и не просто так: ему нечего было сказать — кроме того, что уже было им сказано. Что до церемоний, то никогда он их не любил, предпочитал официальной беседе открытый разговор, поручению — приказ, сомнению — порыв, бокалу — гранёный стакан. Но кто это поймёт?

От него и не требовалось умения быть искусным дипломатом — статус и протокол при необходимости определяли и ход событий, и смысл действий, — и всё-таки ему нравилось совершать неординарные, а порой и диковатые при его должностях поступки: он мог внезапно выехать в зону боевых действий, нарушив своей инспекцией планы военных, чтобы глубокомысленно озираться перед телекамерами; мог вывернуть карманы, демонстрируя многотысячной толпе свой скромный достаток; мог вызвать переполох коротким «нет» в финальном рауте межгосударственных переговоров, исход которых, казалось, был предрешён, — и весь МИД судорожно глотал успокоительное; а мог и, наоборот, — в ущерб всему и вся ни с того ни с сего сдать всё к чертовой матери, отправив в нокаут своих державников. Казалось, взбрело б ему в голову пройти по канату или сплясать на рок-концерте, никто бы не удивился. Его уважали за эту его экстравагантную непредсказуемость, если не сказать кураж, боялись, восторгались и ненавидели. А он, внешне сонный, неповоротливый, не очень-то далёкий, тонко чувствовал это и использовал, когда считал нужным, арсенал методов, практически недоступный зарубежным коллегам.

К столу вышла дочь, приехавшая накануне, чтобы помочь матери в праздничных хлопотах, с дорогим перстнем в подарок. Он спросил, на какой палец его следует надеть.

— Не знаю, — ответила дочь, — на какой захочешь. На любой из восьми, я думаю, кроме больших. На больших носят мафиози.

— А я теперь не мафиози? — ухмыльнулся он. — Не-ет, не так: крёстные отцы носят вот здесь, на безымянном. Сюда я его и надену. А вы, садовник, шофёр, кухарка, пёс Султан и кот Василий будете его целовать по утрам.

— Я рада, что у тебя хорошее настроение, — кротко улыбнулась жена, вставая, чтобы взять земляничное варенье из серванта.

Неожиданно он поднял локоть и другой рукой ловко ущипнул супругу за мягкое место. Это было так странно, что даже не ассоциировалось ни с каким прошлым. Она, конечно, взвизгнула и уронила варенье на пол, а он зашёлся хриплым хохотом, довольный своей выходкой. Ему всё позволялось, тем более сегодня. На крики примчалась Соня убирать земляничную лужу.

Потом опять стал звонить телефон, и жена то и дело выскакивала из-за стола и благодарила за поздравление, обещая непременно передать его адресату. Сыну и внукам она сообщила, что юбиляр не в духе и до вечера никого не хочет видеть, но уже вечером их всех просят на общее застолье.

— Почему ты не хочешь подойти к телефону? — спросила дочь.

— Потому что мне достаточно вас.

— Это в тебе говорит бессознательное, папа. Ты должен его подавить.

— Не думаю. Во всяком случае, ни вчера, ни сегодня я не пил спиртного.

— Бессознательное живёт в нас помимо пил-не пил.

— Если оно бессознательное, откуда ты о нём знаешь?

— У Фрейда об этом много написано.

— А, так это сказал Фрейд.

— Папа, — засмеялась дочь, — а ведь ты не так мрачен, каким хочешь казаться.

Он похлопал её по руке и улыбнулся.

— Там, в прихожей, охотничий рожок, отлично поднимает настроение. Попробуй в него дунуть, может, у тебя получится.

— Хорошо, папа, попробую. Хотя из меня горнист фиговый.

Этот день, в сущности, ничем не отличался от других, таких же неподвижных и одновременно мимолётных. Но сама дата, конечно, наталкивала на какие-то воспоминания, впрочем, совсем случайные, далёкие от парадного сумбура лживых биографий и автобиографий, написанных лучшими перьями страны. Как-то незаметно для себя он потерял ту нить, дёрнув за которую можно было вытащить всю свою жизнь. Он столько раз наговаривал и читал всё это, что понемногу стал верить в то, что так-то оно и было, в такой последовательности, с таким умонастроением, и уже привык смотреть на себя со стороны, как смотрят на раскрашенную куклу в музее восковых фигур. В череде дат и событий его жизни не было места той женщине, которая в трудный период сделалась его рабочей любовницей, имени которой он теперь не мог вспомнить; там не было деда с бабкой, и даже матери оставалось там совсем немного — практически одни похороны; там не было стольких людей, превратившихся в тени, что можно было подумать, будто весь его багаж составляли заметные персоны, живущие в русле политической целесообразности.

— Вот и осыпались мои розы, — грустно вздохнула жена, глядя из окна на запотевшие парники с прилипшими к стеклу жёлтыми листьями.

Скоро ждали врача, с которым проводили ежедневные сеансы физкультуры для сердечников. Он отменил врача и вышел в прихожую, уставленную корзинами с цветами, между которых суетились жена и Соня. Мрачно осмотрелся.

— А где ленты? — поинтересовался.

— Какие ленты?

— Ну ленты — «дорогому, незабвенному от безутешных коллег»…

— Да что ж ты будешь делать! — возопила жена, замахиваясь на него кулаками. — Типун тебе на язык — вот такой огромный!

Старик застегнул куртку, надел на голову спортивную шапку и с удовольствием вышел на воздух. Ему показалось странным, что мысленно он то и дело возвращался к азиатскому владыке, который восемьсот лет назад взял полмира и установил такой разумный порядок, что хватило на несколько поколений, — дикий, степной человек… Тоже из простых.

9.30

Ровно в девять тридцать утра к воротам загородной резиденции бывшего президента, отданной тому в пожизненное пользование, подъехал старенький, немного побитый, но тем не менее чистенький и опрятный «опель». Слегка удивлённый офицер охраны, дежуривший на въезде, сообщил о необыкновенном визитёре по рации и вышел навстречу автомобилю, который робко притормозил перед преграждающей путь белой полосой, начертанной на асфальте.

Офицер подошёл к машине и спросил о цели визита. Сидевший за рулём немолодой человек возбуждённо ответил, что ему назначено на десять, но поскольку он торопился и не рассчитал времени и поэтому приехал раньше срока, то может подождать в сторонке. Здесь нельзя ждать, покачал головой офицер, спецобъект, особая зона — но раздался звонок телефона, и он бегом вернулся в помещение, чтобы снять трубку. Видимо, из соображений экономии бензина человек в «опеле» выключил двигатель. Через несколько секунд офицер высунулся из окна и громко спросил:

— Как ваша фамилия?

— А? — раздалось из автомобиля.

— Как ваша фамилия, говорю!

— Скворцов, — судорожно откликнулся гость, — Викентий Леонидович.