Прошло ещё немного времени, ворота дёрнулись и стали медленно растворяться. Офицер вышел из своей будки, снял с головы фуражку, пригладил пятернёй взмокшие волосы и расплылся в радушной улыбке:

— Проезжайте, Леонид Викентич!

Только что в трубке пророкотал голос хозяина: «Это гость. Не надо унижать его досмотром. Пропусти так». Офицер, молодой парень, не осмелился перечить, особенно в такой день, он лишь торопливо и сбивчиво поздравил хозяина с юбилеем.

«Опель» завёлся не сразу, потом прокашлялся и медленно вполз в ворота, за которыми по указанию офицера остановился на парковочном месте слева от входа. Из машины выбрался мужчина в рыжем кожаном пиджаке, надетом на серый свитер с растянутым горлом, и широких вельветовых штанах. Всё в нём тянулось книзу, точно сила земного тяготения влияла на него сильнее, чем на других людей, чем-то он неуловимо напоминал сенбернара, если не бассета: своими свисающими сивыми усами, брылями, полуприкрытыми карими глазами, узкими плечами, на которых кожаный пиджак торчал горбом, а может быть, изнурённым видом. В движениях вместе с тем обнаруживалась суетливая проворность, некоторая опережающая мысль решимость с претензией на элегантность. Так, он захлопнул дверь, но забыл ключи в замке зажигания и, вдруг вспомнив о них, кинулся доставать, чуть не разбив лоб о край машины; вынул из внутреннего кармана документы и сразу убрал их в боковой. Таких современная молодежь называет ботаниками.

Впрочем, подобное поведение легко объяснить взволнованностью, которой был охвачен гость. И не простой взволнованностью — Скворцов Викентий Леонидович был взнервлён, взнервлён глубоко, сверх меры, и если бы желторотый офицер охраны хоть и бывшего, но всё же президента страны обладал большей проницательностью, он обратил бы внимание на это обстоятельство. Но разум молодого мужчины, принуждённого с утра до ночи сидеть в будке и открывать-закрывать автоматические ворота, не развивался в сторону аналитических умозаключений, поэтому, посмотрев таки документы посетителя, он с лёгким сердцем направил его по дорожке, ведущей к главному дому.

Викентий Леонидович пошёл было уже, но с полпути воротился, ударяя себя по растрепавшейся причёске:

— Надо же, портфель забыл! Вот же ж растяпа какой! Вот всегда так!

Достав из багажника новенький чёрный портфельчик, купленный, можно было подумать, именно для этого случая, гость почему-то рассыпался в благодарностях, даже поклонился, пытаясь изобразить легкомысленный смех, чем ещё более удивил офицера, и неуклюжим пеликаньим шагом почти что побежал к дому, где его дожидался президент.

10.00

Старик встретил гостя в библиотеке — так они называли просторную комнату с двумя застеклёнными шкафами, в которых прилежно выставились по формату и ранжиру книги либо полюбившиеся хозяевам, либо надписанные знаменитыми авторами, либо дорогие и раритетные подарочные издания. Книг из шкафов не вынимали давно, но вся обстановка комнаты с уютными кожаными креслами, низкими торшерами, напольными часами, огромным телевизором в углу, с развешанными на стенах пейзажами старых мастеров располагала к пространным размышлениям и тихому погружению в мирный послеобеденный сон. Похоже, комната редко проветривалась, в воздухе пахло домашней пылью и возрастом обитателей.

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Викентий Леонидович! Какая встреча! — Старик раскинул объятия, и маска осоловелой суровости на его лице вмиг заменилась сияющей улыбкой — той самой, которую когда-то любила и ненавидела вся страна. — А ну, покажитесь-ка. Дайте я на вас посмотрю. Постаре-ел, постаре-ел. А глаза те же, с огоньком. — Они слились в объятиях, к явной неожиданности для гостя. — Ну и я не сделался моложе, — всё говорил старик, не выпуская из рук Викентия Леонидовича, который смешался до влажного румянца на щеках. — А вы небось думали: у них там всё умеют — космические технологии, вишь ты, гены всякие. — От этого крестьянского «вишь ты» его даже пытались отучить призванные имиджмейкеры, но он раз и навсегда разогнал всех этих поводырей и оставил одну модельершу, которая следила за его костюмами. — Про меня разное пишут. Вот недавно прочитал, будто я пью кровь неродившихся змей. А ещё что уехал на Тибет и там лечусь каким-то огнём. С Дэн Сяопином вместе, который на самом деле живой. А? Привыкли, вишь ты. Где бы я брал тех змей? Хе! Но нет, дорогой друг, чудес не бывает. Кому рысаком, а кому и ездоком. Вот так.

Он опять притянул Викентия Леонидовича к себе и едва не поцеловал его в раскрасневшееся ухо. Викентий Леонидович выдавил из себя измученную улыбку и затеял бормотать какие-то невнятные не то слова, не то признания, но хозяин, казалось, и не слышал его и продолжал разглядывать его, как Тарас Бульба собственного сына.

— Я смотрю, вы усы отмахали. Сбрейте. Они вас старят. И очки больше не надеваете. Небось линзы носите модные, а? А вам шли. Сразу было заметно интеллигентного человека, научного работника. Как жена, дети? Надеюсь, всё хорошо. Давно мы с вами не виделись.

— Одиннадцать лет шесть месяцев, — смущённо подсказал Скворцов и невольным жестом поправил на переносице несуществующие очки. В первую минуту его поразило, до чего он уменьшился, этот всегда сильный, громоздкий человек, прозванный кем-то самосвалом. — Мы встречались в Кремле перед награждением.

— Да-да, перед награждением, — повторил старик, но было понятно, что он этого не помнит. — Ну, присаживайтесь. Вот сюда, в кресло, напротив. Сейчас Наталья Николаевна чаю нам принесёт. Будем чай с вами пить и калякать. — Они уселись друг против друга. При этом каждая фраза старика сопровождалась поспешными предупредительными жестами Викентия Леонидовича — дескать, не стоит беспокоиться, я, дескать, сам тут как-нибудь, на обочине, в сторонке и прочее. — Ведь только с вами я согласился встретиться. Больше никого и видеть не хочу в такой день.

Викентий Леонидович вскочил на ноги, как солдат перед генералом.

— Господи, что же я! — вскрикнул он каким-то непослушным, воинственным голосом. — Я же вас не поздравил, растяпа такой! Ну конечно, господин президент, от всего сердца, от всех, так сказать… понимаете?.. хочу сказать, что…

Властным движением руки старик остановил его и усадил назад в кресло.

— Не надо, мой друг, не надо, — проворчал он. — Все эти слова сегодня уже сказаны — и не один раз. Что мне с ними делать? От них мои волосы не станут опять русыми, они не вернут мне здоровья и выносливости, даже если будут сказаны от всех сердец мира. Так зачем их произносить? Лучше расскажите мне о том, что происходит за стенами зоопарка, в котором я живу. Вы ведь, кажется, моложе меня лет на десять?

— Кто?

— Вы. Вы ведь моложе меня?

— Мне пятьдесят пять.

— О, пятьдесят пять! Лучший возраст для начала большой карьеры. Жаль, что не все понимают свои преимущества на каждом отдельном отрезке времени. И хуже того, многие считают их недостатками, думают, что проигрывают. И тогда и вправду проигрывают. Надеюсь, это не ваш случай?

— Не знаю. — Скворцов сидел в предельно любезной позе, на самом краю кресла, уткнувшись локтями в портфель, положенный на колени, и напряжённо глядя перед собой, будто собирался с духом, при этом пальцы его то взволнованно сплетались, то расплетались и никак не могли успокоиться. — Может быть, проигрывают как раз те, кто задумывается об этом. Может быть, просто не надо думать?