– Это – официальная часть. То, что я собираюсь сказать тебе дальше – строго конфиденциально. Ты понимаешь, о чем я?

Цицерон устало махнул рукой. Он все понимал.

– Помпей желает, чтобы ты оценил уровень сил, которые тут задействованы: вот почему остальные позволили ему проинформировать тебя. В этом же году, чуть позже, они с Крассом выдвинут свои кандидатуры на выборах в консулы.

– Они проиграют.

– Возможно, ты прав – если выборы будут проходить, как обычно, летом. Но выборы будут отсрочены.

– Почему?

– Из-за насилия в Риме.

– Какого насилия?

– Которое обеспечит Клодий. В результате выборы не состоятся до зимы, а к тому времени военный сезон в Галлии закончится, и Цезарь сможет послать тысячи ветеранов в Рим, чтобы те проголосовали за своих товарищей. И вот тогда они будут избраны. К концу срока своих полномочий на посту консулов Помпей и Красс получат власть проконсулов: Помпей – в Испании, а Красс – в Сирии. Вместо обычного года эта власть продлится пять лет. Естественно, в интересах справедливости власть Цезаря в качестве проконсула в Галлии также будет продлена на пять лет.

– Это просто невероятно…

– И в конце продленного срока полномочий Цезарь вернется в Рим и будет, в свою очередь, избран консулом – Помпей и Красс позаботятся о том, чтобы их ветераны были под рукой и проголосовали за него. Таковы условия «Договора в Лукке». Он будет действовать в течение семи лет. Помпей обещал Цезарю, что ты станешь соблюдать этот договор.

– А если не стану?

– Тогда он больше не будет гарантировать твою безопасность.

– Семь лет, – с величайшим отвращением сказал Цицерон после того, как Вибуллий и его люди уехали. – В политике ничто не может быть запланировано на семь лет вперед. Помпей что, полностью лишился рассудка? Он что, не видит – этот дьявольский пакт действует всецело на благо Цезаря? В сущности, он пообещал прикрывать спину Цезаря до тех пор, пока тот не закончит мародерствовать в Галлии, после чего завоеватель вернется в Рим и возьмет под контроль всю республику – в том числе и самого Помпея.

Он в отчаянии сидел, ссутулившись, на террасе. Снизу, с берега, изредка доносились крики морских птиц, когда ловцы устриц выуживали свою добычу. Теперь мы знали, почему округа была такой пустынной. Если верить Вибуллию, половина Сената прознала про то, что случилось в Лукке, и больше сотни сенаторов отправились на север, чтобы попытаться урвать свою часть добычи. Они отринули солнце Кампании ради того, чтобы понежиться в лучах самого теплого солнца на свете – власти.

– Я дурак, – сказал Марк Туллий, – раз считаю волны здесь, пока будущее мира решается на другом конце страны. Давай посмотрим на дело трезво, Тирон. Я растратил свои силы. У каждого человека есть время расцвета, и мое время прошло.

В тот же день Теренция вернулась после визита в пещеру сивиллы в Кумах. Она заметила пыль на коврах и мебели и спросила, кто был в доме. Цицерон нехотя описал ей случившееся.

Глаза его жены засияли, и она взволнованно воскликнула:

– Как странно, что ты мне об этом рассказываешь! Сивилла предсказала именно такой исход. Она сказала, что сперва Римом будут править трое, потом – двое, потом – один, а после – никто.

Услышав эти слова, даже Цицерон, считавший идею о живущей в сосуде и предсказывающей будущее сивилле абсолютно дурацкой, был впечатлен.

– Трое, двое, один, никто… – пробормотал он. – Что ж, мы знаем, кто такие трое, – это очевидно. И я могу догадаться, кто будет «один». Но кем будут двое? И что она имела в виду под «никто»? Или это ее способ предсказать хаос? Если так, я согласен – вот что последует, если мы позволим Цезарю разорвать конституцию! Но, хоть убей, не вижу, как мне его остановить.

– Но почему именно ты должен быть тем, кто его остановит? – вопросила Теренция.

– Не знаю. А кто же еще?

– Почему всегда именно на твою долю выпадает преграждать путь амбициям Цезаря, когда Помпей, самый могущественный человек в государстве, не делает ничего, чтобы тебе помочь? Почему это твоя обязанность?

Цицерон довольно долго молчал, но в конце концов ответил:

– Хороший вопрос. Возможно, с моей стороны это обычная самонадеянность. Но могу ли я и впрямь с честью отступить и ничего не делать, когда все инстинкты говорят мне, что государство движется к катастрофе?

– Да! – страстно выкрикнула Теренция. – Да! Конечно! Разве ты недостаточно страдал за то, что противостоял Цезарю? Есть ли в мире человек, который выстрадал больше? Почему бы не позволить другим продолжить бой? Уж наверняка ты заслужил наконец право на мир?

А потом она тихо добавила:

– Уж я-то его наверняка заслужила.

Ее муж вновь надолго замолчал. По правде говоря, я подозревал, что с того мгновения, как ему стало известно о соглашении в Лукке, он в глубине души понимал, что не может и дальше противостоять Цезарю – если хочет остаться в живых. Ему требовалось только, чтобы кто-нибудь высказал это напрямик, и Теренция только что это сделала.

В конце концов он устало вздохнул – я никогда еще не слышал от него такого усталого вздоха.

– Ты права, жена моя. По крайней мере, никто никогда не сможет упрекнуть меня в том, что я не видел, кем является Цезарь, и не пытался его остановить. Но ты права – я слишком стар и слишком устал, чтобы и дальше с ним сражаться. Мои друзья поймут, а враги все равно будут поносить меня, что бы я ни сделал; так почему меня должно заботить, что они думают? Почему я не могу наконец-то насладиться здесь хоть каким-то досугом, на солнце, с моей семьей?

С этими словами он потянулся и взял супругу за руку.

Но все-таки Цицерон стыдился своей капитуляции. Я знаю это, потому что хотя он и написал письмо Помпею в Сардинию, говоря об изменении своей точки зрения – свое «отречение», как он это назвал, – Цицерон так и не дал мне на него взглянуть и не позволил скопировать. Не показал он письмо и Аттику. В то же время мой хозяин написал консулу Марцеллину, объявляя, что желает отозвать свое ходатайство Сенату о пересмотре земельных законов Цезаря. Он никак не объяснил это – впрочем, в объяснениях и не было нужды: все поняли, что политический небосвод сдвинулся и новое расположение звезд сложилось против Цицерона.

Мы вернулись в Рим, полный слухов. Немногие знали, что планируют Помпей и Красс, но постепенно распространилась весть, что они намереваются выдвинуться на выборах в консулы единым блоком, именно так, как уже делали прежде, хотя все знали, что они всегда ненавидели друг друга. Однако некоторые сенаторы были полны решимости дать отпор цинизму и высокомерию Троих. Были назначены дебаты о распределении консульских провинций, а заодно – о предложении лишить Цезаря и Ближней, и Дальней Галлий.

Цицерон знал: если он посетит курию, его спросят, какова его точка зрения. Поначалу он подумывал держаться подальше оттуда, но потом рассудил, что рано или поздно ему придется совершить публичное отречение – так почему бы не покончить с этим сразу?