руководствуясь соображениями престижа, избегали всех дешевых акций. На улицах говорили: «Пусть это достанется евреям». Это был не совсем антисемитизм. «Старик Вандербильт, хотя и не был евреем, в 1860-е годы был таким же парвеню и находился в том же положении, что и евреи. Просто старые дома могли выбирать, а новые банкиры перебирали остатки, как дамы на распродаже. «Не волнуйтесь, мы еще только начинаем осваиваться», — успокаивал Джозеф Селигман своих братьев, когда дела шли не так, как надо, а это случалось часто.

Особенно хорошо шли дела в Новом Орлеане под руководством шурина Макса Хеллмана, благодаря возобновлению торговли хлопком. «Финансирование импорта в период реконструкции, дисконтирование хлопковых векселей — какая возможность пополнить состояние Селигмана!» — писал Джозеф в 1865 году. писал Джозеф в 1865 году. К 1867 году предсказание сбылось. Макс Хеллман был суровым молодым человеком с квадратными челюстями, щетинистыми усами и густыми бровями. Он родился в Мюнхене. «Макс, — писал Джозеф о брате Генриетты Селигман, — в некотором роде эгоист» — но эгоизм не всегда является отрицательным качеством торговца. К тому же, по словам Джозефа, «Макс обладает такими манерами, которые понравятся в южном обществе». Похоже, это тоже было правдой. Макс так успешно занимался покупкой и дисконтированием хлопковых векселей, что Джозеф с гордостью писал ему: «Мы хотим сказать, что, за исключением Брауна[13] и Вас, у нас есть основания знать, что все остальные банкиры в этом сезоне потеряли деньги на покупке векселей в Новом Орлеане».

Но Макс совершал ошибки. Золотые слитки по-прежнему поступали из Калифорнии в южные порты, затем в Нью-Йорк, а оттуда в Европу, где их снова перепродавали. И вот в феврале 1868 года Джозеф написал Максу следующее: «Вчера мы получили 23 больших слитка, которые, как вы утверждаете, являются золотом, а Пробирная палата США возвращает нам их как чистую латунь! Если бы это было золото, то, судя по весу, оно стоило бы около ¼ миллиона долларов. Мы рады, что вы не взяли за них аванс, но нам пришлось оплатить фрахт до Нью-Йорка, а также 5,00 долларов США Пробирной палате США за их хлопоты». Джозеф добавил: «Пожалуйста, будьте осторожнее в будущем».

Осенью того же года Джозеф решил, что Максу необходимо сменить обстановку. Он перевел Макса в Париж для работы с Вильгельмом и специально попросил Макса присматривать за Вильгельмом, который был не слишком аккуратен в ведении счетов. Еврейский обычай составлять брачный кошелек для каждой дочери в семье, когда она обручается, был введен Джозефом, который взимал с каждого брата налог в зависимости от размера его последнего отчета о прибыли. В том году старшая дочь Джозефа, Элен, обручилась в Нью-Йорке, и Уильям представил особенно впечатляющий отчет из Парижа. Джозеф написал ему, что, следовательно, его доля будет значительной. Уильям, покраснев, был вынужден ответить, что он солгал о своих доходах в этой декларации, «чтобы избавить тебя, дорогой Джо, от беспокойства в Нью-Йорке». Конечно, Уильям сразу понял, почему Джозеф отправляет Макса в Париж, и пришел в ярость.

На место Макса в Новом Орлеане Джозеф выбрал младшего брата Макса, Теодора Хеллмана (который впоследствии женился на дочери Джозефа Фрэнсис, став таким образом зятем и шурином Селигманов и сплетя семьи Селигманов и Хеллманов в еще более тесную паутину; но на момент поездки в Новый Орлеан он был еще двадцатичетырехлетним холостяком). Теодор был высоким, стройным и красивым, с вьющимися темными бакенбардами и греческим профилем. Если южному обществу нравились манеры Макса, то Теодору они нравились еще больше. Его внешность перевешивала тот факт, что он был, по сути, еще одним северным ковровщиком (он скорее напоминал Кларка Гейбла в роли Ретта Батлера), и вскоре он уже был вхож в тусовки Нового Орлеана.

Теодор верил в чудеса и был ответственен за некоторые чудеса Селигмана, хотя, как это бывает с чудотворцами, его чудеса имели свойство срабатывать на него самого. Он был суеверен. Черная кошка, перебежавшая ему дорогу утром, могла заставить его весь день не выходить на хлопковую биржу, а число 13 вызывало у него фобию. Он не садился за стол, где обедали тринадцать человек, и не покупал банкнот, на которых фигурировала цифра 13. Он мистически верил в число 24 — возможно, потому, что именно на двадцать четвертом году жизни он впервые занял ответственную должность в компании «Селигман». Но, покупая только векселя с числом 24 и отказываясь от векселей с числом 13, он забыл, что смысл всего этого заключается в том, чтобы купить на Юге со скидкой векселя, которые можно было бы выгодно продать на Севере или в Англии. Особенно критично к методам Теодора относился вспыльчивый Исаак Селигман, которому было поручено попытаться продать векселя Теодора в Лондоне. Айзек писал Джозефу: «Смею сказать, что трудности [в Новом Орлеане] с получением нормальных векселей очень велики, но трудности здесь с избавлением от них... еще больше.... Если Теодор не может присылать нам только векселя категории A-One, вы должны найти для него какое-нибудь другое занятие!» (Поведение Теодора чуть не довело Айзека до нервного срыва, и Айзек писал, что ему пришлось «отказаться от вечерней прогулки домой по набережной Темзы из опасения внезапно окунуться в реку и тем самым положить конец моей карьере»).

Однажды во сне Теодор увидел два числа, повторяющихся многократно. Проснувшись, он записал их. Это было время большой калифорнийской лотереи, и, предположив, что эти числа представляют собой послание из Запределья или, по крайней мере, с Западного побережья, он первым делом отправился в лотерейное агентство и купил эти два числа. Оба номера были в очереди на самые крупные призы и обошлись ему в двадцать долларов за штуку. В конце дня к Теодору по делам пришел джентльмен, который, рассказав о своем сне, уговорил Теодора продать ему один из номеров за двадцать долларов. Этот номер выиграл приз в 15 000 долларов. Но номер, который Теодор оставил себе, 154077 (его цифры составили 24), выиграл самый крупный приз — 100 000 долларов. Эту сумму Теодор сразу же отправил на Север, чтобы селигманец вложил ее в дело. Селигманы начинали осваивать новые железнодорожные предприятия, и на деньги Теодора были куплены облигации железных дорог, которые довольно быстро перешли в разряд ликвидируемых. Облигации Теодора были проданы всего за 8 тыс. долл. Насколько известно, Селигманы так и не извинились перед бедным Теодором за то, что он так быстро потерял свой небольшой выигрыш, а продолжили ругать его за «отсутствие разумных методов ведения бизнеса».

На самом