– Чай! – услышала я ее визгливый голос. – Ноне ваш дурацкий, со льдом и мятой, а нормальный. Сообразила?

– Да, – почти без акцента ответила та.

– И пирожных, – приказала Нина. – Два… нет,три.

Официантка кивнула и подошла ко мне,пристроившейся через несколько столиков.

– Кофе, – попросила я, – с молоком.

– Есть только сливки, – уточнила официантка.

– Без разницы, – согласилась я, краем глазаследя за Ниной.

Моя «дичь» сняла очки, бросила их на столик,потом встала и исчезла за деревянной дверкой с буквами «WC».

Я расслабилась – можно перевести дух,блондинка отправилась мыть лапки. В забегаловке довольно много народа, долго всортире Нине не просидеть.

Очень скоро мне принесли восхитительный кофе,а на столик Нины официантка поставила фарфоровый чайничек и тарелку с эклерами.Я одним махом выпила кофе, и тут же услышала звон, а потом негодующий женскийголос. Кричали по-гречески, но смысл был мне понятен. Полная женщина отчитываладевочку лет восьми, которая уронила на себя вазочку с мороженым. Малышказаревела и побежала в туалет. В ту же минуту к двери санузла подскочила старухав черном платье. Дернула створку раз, другой и разразилась тирадой нагреческом. Мать проштрафившегося ребенка ответила что-то резкое. Бабка топнуланогой и добавила в голос децибел.

– Хотите еще кофе? – спросила у меняофициантка.

– Нет, спасибо, – ответила я. – Что говорятдруг другу дамы?

Девушка с подносом махнула рукой.

– А… Пожилые люди очень нетерпимы. Девочкаопрокинула на одежду мороженое, пошла умыться и заперла дверь. Бабка вопит: «Ейнужен только умывальник, пусть откроет». Мать возражает: «Подождите, не лезьтек ребенку».

– Там одна кабинка? – напряглась я.

– Унитаз и раковина, – пояснила подавальщица.– Кафе крохотное, этого вполне хватает, если скандалисты, вроде старухи, непоявятся.

Дверь ватерклозета распахнулась, девочка вышланаружу, бабка что-то прошипела и исчезла в туалете. Малышка зарыдала, матьподбежала к ней, обняла, стукнула ногой в створку санузла, потом с негодованиембросила несколько слов в лицо официантке и ушла, таща за собой плачущую дочку.

– Вот весело! – оттопырила губу официантка. –Теперь я виновата.

Я глянула на белый чайник, эклеры, на темныеочки Нины, лежащие на столе, и спросила:

– Из туалета есть второй выход?

– Да, – кивнула официантка. – С той стороныеще одно кафе, у нас кабинка общая.

Я сунула девице деньги и подлетела к двери сбуквами «WC». Старуха, очевидно, решила поселиться в туалете – минуты текли, аона не собиралась выходить. В конце концов я повернула латунную ручку, в ту жесекунду пластиковая створка распахнулась, пожилая гречанка с грацией пароходавыплыла наружу и стала гневно говорить мне непонятные слова.

– Пардон, мадам, – бойко ответила я, сдвинулаее в сторону, вошла в крохотное помещение, увидела на противоположной стенедверь, пнула ее и очутилась в другом кафе.

Нины там не оказалось. Я огляделась, потомплюхнулась на свободный стул. Блондинка была намного умнее, чем казалось, оназаметила слежку, но не подала вида, а ловко избавилась от меня. Может, Жаклинпосоветовала Нине соблюдать крайнюю осторожность. В общем, меня обвели вокругпальца, обштопали по полной программе…

– Кофе? – прочирикали над ухом.

– Нет, – ответила я и вышла на шумную улицу.

Ну ничего, хорошо смеется тот, кто стреляетпоследним. Погоди, Ниночка, еще вернешься домой! Приеду к тебе вечером и ни зачто не отстану, пока не вытрясу из тебя, противной балаболки и обманщицы,правду про Жаклин. А сейчас съезжу к Розе, экономке семейства Калистидас.

Маленький серый дом, очень похожий намосковскую хрущевку, прятался под горой. Я взобралась на четвертый этаж ипопыталась отдышаться. От столичного дешевого жилья греческий вариант отличалсявесьма потертой ковровой дорожкой на лестнице и запахами. У москвичей налестницах воняет кошками да щами, а на всех подоконниках стоят жестяные банкииз-под растворимого кофе, набитые окурками, поскольку жены выгоняют мужейдымить в подъезд. А у греков в парадном витала гарь от оливкового масла,интенсивный аромат чеснока и какой-то едкой парфюмерии – то ли дешевых духов,то ли освежителя воздуха. У каждой двери стояла маленькая мисочка, наполненнаясухим кормом. В Греции любят кошек и подкармливают их. Наверное, вблагодарность за заботу киски не гадят на лестничных площадках.

Очутившись около нужной двери, я поискалазвонок, не нашла его, зато обнаружила прикрепленное кольцо и постучала железкойо деревяшку. Послышался тихий щелчок, на пороге возникла совершенно седаястарушка в больших очках, за стеклами которых блестели неожиданно молодые,яркие глаза.

– Здравствуйте, – улыбнулась я.

Старуха произнесла что-то по-гречески.

– Роза? – спросила я.

Хозяйка квартиры сделала шаг назад и ответила:

– Ноу.

– Sprechen Sie deutsch?

– Ноу, – помотала головой хозяйка, – дойч ноу,инглиш йес!

Очевидно, у старушки плохие зубные протезы, потомучто при разговоре она чмокала и не очень четко выговаривала слова.

Я вполне свободно владею немецким языком, авот английского не знаю, но, порывшись в глубинах памяти, сумела составитьнеобходимую фразу.

– Э… э… ай вонт спикен Роза!

– Ноу, ноу!

– Ай фром Москва, фром Раша, – ощущая себяполной идиоткой, продолжала я.

Гречанка развела руками и решительно велела:

– Гоу!

– Ноу, – в рифму ответила я. – Плиз… э… ватер…Ай вонт пить… дринк… буль-буль…

Старуха поняла просьбу незваной гостьи, на еелице появилась улыбка, она кивнула и поманила меня:

– Камин…

Сначала я опешила: при чем здесь печь вгостиной? Потом сообразила: меня по-английски приглашают войти, и быстроперешагнула порог. Хозяйка довела меня до небольшой комнаты, указала напротертый диван, подошла к приземистому буфету, протянула руку к большомукувшину, громоздившемуся между ярким фото в резной рамке и квадратными часами…