и сам не знал, в какую сторону податься, лишь бы Ирине досадить — пусть не думает, что без нее ему и жизни нет.

— Приглашаю в общежитие, — сказал Басулин. — У меня сюрпризик для вас…

Гришка работал на участке чуть больше недели, но освоился быстро, и Зыков не однажды слышал от людей, что работник он толковый.

— Сюрпризик, говоришь? — спросил Петька. Он не любил, когда к ним с Владимиром присоединялся кто-то третий: ревновал.

— Телевидение… Вы же тут живете как в дыре. Город еще называется… Ретранслятора нет… Милости прошу ко мне, посмотрите, как деревня с этим делом справляется.

Зыков читал в газете, что строительство ретранслятора намечено к концу семилетки, там же еще было написано, что любители умудряются ловить телепередачи из Томска, но для этого месяцами колдуют над аппаратурой, а тут какой-то «залетный прохиндей», по выражению одного старого рабочего, в городе без году неделя — и пожалуйте вам: приглашаю к телевизору.

— Можно и посмотреть, — согласился, но в голосе недоверие, подмигнул Петьке Воробьеву: мол, наколем трепача. Петька недовольно сморщил нос: стоит ли накалывать? Старая история: приглашает в общежитие, чтобы выпить с начальством бутылку водки да потрепаться насчет заработной платы. Но из уважения к другу поддержал:

— Заглянем…

Басулин жил в боковой комнатушке на третьем этаже. Два темных окна были занавешены новыми портьерами. В комнате стояли казенный шифоньер, самодельная туалетная тумбочка, стол и две кровати. На одной из кроватей сидел немолодой мужчина в красной сатиновой рубахе и играл сам с собой в карты. Едва вошел Григорий, мужчина поднялся, поставил стул посреди комнаты и сел, обратив темное узкое лицо с бесцветными глазами в сторону стола, на котором что-то громоздилось, накрытое простыней.

— Комендант сказал, чтобы ты убрал с крыши свою трубу, — прошепелявил мужчина, не глядя на Басулина. — Говорит: ветер подует, сронит твою балдахину и кого-нибудь пришибет…

— И ты его никуда не послал? — раздеваясь, спросил Гришка.

— Куда мне его посылать? Я его пошлю, а он меня из общежития выселит…

Через полчаса они смотрели телевизионную передачу и Зыков про себя удивлялся, а Григорий Басулин вполголоса говорил:

— Все мое богатство… С этим и катаюсь с места на место… Только антенну за пару бутылок делают…

В комнату набились парни, каждый со своим стулом, проходя, здоровались с Григорием, протягивая руки, будто знали его невесть сколько лет. Мужчина с узким лицом на правах хозяина сидел в первом ряду и через равные промежутки громко повторял:

— Не курить! Кто курить начнет, того выгоним…

Изображение было слабым, но собравшиеся в комнате все равно смотрели на маленький белесый экран с восхищением — показывали «Свадьбу с приданым»; это почти чудо — смотреть телевизионную передачу в городе, где более уважаемые граждане не могут себе такого позволить…

Может быть, только один Петька Воробьев смотрел на телевизор с холодным чувством: и передача ему не нравилась, и весь этот любопытный общежитский народец, и Гришка Басулин, который заметно рисуется, лезет, что называется, в глаза: стащил у кого-нибудь телевизионную аппаратуру и смотался, а теперь хвастает, будто сам сделал. Такие люди, как этот Басулин, перелетные, едва ли способны что-нибудь толковое сделать…

После просмотра передачи, когда комната опустела, Гришка постучал по груди сухими кулаками и обратился к мужчине в красной рубахе:

— Ты, обормот, бутылку-то взял, как я наказывал?

Мужчина молча достал из шифоньера водку и поставил на стол.

— Милый у меня сосед, не правда ли? — спросил Григорий у Зыкова. — Что ни скажи, все исполнит…

Сели к столу, убрав лишние вещи. Хозяин помолчал и уверенно поднял стакан:

— Вот так и живем, Владимир Федорович… Так сказать, скрашивая однообразную жизнь общежитской братии… Ну, хоп!

Владимир качнул стаканом, а Петька про себя подумал: «Ну, что я говорил? Вот она и выпивка… Сейчас будет обычный разговор: начальник, устрой заработок, за водкой дело не постоит…» Посмотрел на Владимира неодобрительно, выпил, и его красноватое лицо еще больше покраснело.

А Басулин между тем вытер рукавом губы, бросил на кровать подушку и отвалился. Его лицо засветилось довольством, будто ничего ему в жизни не надо было, кроме этого выпитого стакана водки да людей, следящих за ним с любопытством. Он посмотрел на Зыкова и начал разговор:

— Я заметил, Владимир Федорович, что не нравлюсь вашему товарищу… Он на меня так взирает, будто матюгнуть хочет…

Петька захмелел от выпитого, смело ринулся в бой:

— Ты не думай, товарищ, что я инженер какой. Я такой же, как ты, рабочий. И скажу прямо: не нравишься ты мне.

— Отчего же? — спросил Басулин.

— Не такой, как все… Легонький, юркий, на все руки. А на месте тебя все равно не держат, потому ты мотаешься — то здесь, то там…

От последних слов Басулин нахмурился. Он сел на кровати прямо, усмехнулся недружелюбно, будто каменными губами:

— Затихни, милый! Не тебе судить, какой я… Ты дальше своего носа еще ничего не видел.

— Вот я и говорю, ты много видишь, — не уступал Воробьев, глядя на хозяина с необыкновенной решительностью. — У тебя вся и жизнь — тут урвал, там урвал… И все видение.

— Ошибаешься, хлопец, — Басулин выдвинул из-под кровати чемодан, спокойно порылся в нем и достал белую коробочку. Раскрыв ее, он подержал на весу орден «Знак Почета». — Ну-ка ты свой покажь?

Петька растерялся, а хозяин упористо продолжал, глядя на награду:

— Это за казахстанскую нефть… Грамоты доставать не буду, сейчас грамотами не удивишь. Но их у меня леспромхозовских штук десяток, со строительства железной дороги столько же, да за армянский тоннель…

Протянув Зыкову орденскую книжку, Басулин уперся глазами в Петьку:

— Я не летун, дорогой мой! Разве начальники летуны, когда они то на Волге электростанции строят, то на Ангаре. Они там, где нужнее… Так вот и я работаю там, где я нужнее…

Тут, наконец, и Петька опомнился. Тоже вскочил, покраснел до синевы, застучал кулаками по столу:

— Ты на меня не ори… Чего ты на меня орешь? Ты знаешь, как я живу? На моей шее четверо пацанов один другого меньше… Я, может быть, тоже поехал бы, как ты, куда глаза глядят, а пацанов куда? Чтобы с голоду пропали… или в приют?

Поднялся Зыков, уперся руками в плечи обоим, успокоил:

— Сядьте! А то сейчас головами трахну, чтобы остыли.

И Петька и Басулин, разом послушавшись, сели.

2

Ожидая трамвай поздно вечером, Владимир и Петька молча ходили по улице. Воздух дрожал от бесовского лёта такси. Приятно кружились охмелевшие головы. Контуры домов ввечеру потерялись, и улицы превратились в огромные тоннели, поверх которых блестела в облаках луна. Петька