Число раненых множится, и я стараюсь обойти всех. После сражения эти люди часто чувствуют себя покинутыми и одинокими. Они, беспомощные, лежат в лазаретных палатках, тогда как снаружи доносятся бодрые голоса их более везучих товарищей, обсуждающих прошедший бой и уже рвущихся в новый. Порой пострадавшие не решаются окликнуть друзей, а те, в свою очередь, не слишком рвутся посетить лазарет: некоторые — не желая огорчать себя видом ран и страданий, а кое-кто — из суеверия полагая, будто чужое невезение может передаваться словно зараза. Бывает, что раненый даже чувствует себя виноватым, как будто он подвёл своих близких. Каково это, вернуться в дом калекой? Прочтёт ли он сострадание в глазах жены? Оказавшись в подобном положении, человек чувствует себя беспомощным, обделённым, но прежде всего он чувствует себя смертным. Он ощутил дыхание ада и узрел, как земля разверзла пред ним свой зев.

По этой причине я считаю своим долгом почтить доблесть каждого, не забыв ни одного солдата. Опускаясь на колени рядом с ложем увечного, я беру его за руку и прошу рассказать о своих подвигах. Причём рассказать не скромничая. Ничего страшного, если кто и приукрасит рассказ, пусть даже приврёт насчёт того, как враги снопами ложились под его ударами и пускались врассыпную, завидев его щит. Полученная в бою рана, как бы ни была она ужасна, ещё и почётна, и то, что о нём помнят, заставляет любого воина преисполниться гордости. Практически каждый из них горит желанием как можно скорее вернуться в строй.

Когда я показываю им мои собственные раны или отверстия, пробитые вражескими мечами и копьями в моих доспехах, солдаты плачут и вздымают руки к небу. Снова и снова то один, то другой малый прикладывает к своей ране мою ладонь. Мои соотечественники верят в могущество моего даймона, способного не только оберечь меня, но и исцелить любого из них. Каждая моя вещь считается самой драгоценной наградой, поэтому я раздариваю раненым всё, начиная с кинжала и пояса и кончая поножами. Принимая дары, солдаты наперебой умоляют меня в следующий раз не рисковать своей столь драгоценной для всех жизнью.

— Ибо, — говорят они, — даже удачу, столь великую, как твоя, нельзя искушать вечно.

Наполнить наши желудки вином и хлебом удаётся только к полуночи, но в сон никого не клонит. В свете факелов я собираю своё войско у излучины реки и обращаюсь к нему со следующими словами:

— Братья, углубившись во вражескую землю всего лишь на сто пятьдесят стадиев от моря, мы благодаря сегодняшнему событию вырвали из рук Дария десять тысяч стадиев его царства. Теперь все земли, прилегающие к Эгейскому морю, отпадут от Персии и предадутся нам. Ничто более не стоит между нами и Сирией, нами и Финикией, нами и Египтом. Мы станем освободителями всех прибрежных эллинских городов. Нам достанутся богатства, о которых можно было только мечтать, а слава, какой покрыло себя наше оружие, превосходит всё, чего достигал когда-либо любой из народов Запада. Этого добились вы, о братья, и я поздравляю вас с выдающимся успехом. Ибо, помимо того, что уже достигнуто, мы приблизили тот день, когда Дарий Персидский вынужден будет выступить против нас лично и встретиться с нами на поле боя. И вот, когда это случится, мы с вами совершим такой подвиг, в сравнении с которым наше сегодняшнее свершение покажется просто детской забавой. Вы одарили честью меня, своего царя, и воздали честь памяти моего отца. Пусть никто не забудет заслуг Филиппа, который выковал этот инструмент, нашу славную армию, и который, безусловно, отдал бы всё, что у него есть, чтобы стоять здесь с нами в этот час. Слава Филиппу! — восклицаю я.

Всё войско трижды повторяет этот клич, каждый раз со всё большим рвением.

Воздать почести павшим я собирался на следующий день, но упоминание о нашем умершем владыке настроило всех на серьёзный лад. Ощутив настрой товарищей, я подаю знак почётной страже, и к нам на трофейных боевых колесницах противника доставляют тела наших товарищей. По моему приказу колесницы останавливаются напротив выстроившихся отрядов.

В этом бою мы потеряли убитыми шестьдесят семь македонцев, двадцать шесть «друзей», девятнадцать человек из отряда Сократа Рыжебородого. Врагов же (как выяснится позже, после подсчёта) пало более четырёх тысяч.

При виде усопших гул голосов стихает: близость смерти внушает невольное почтение.

Я поднимаюсь на возвышенность; глашатаи, которым предстоит передавать мои слова дальше по рядам, подступают поближе. Заготовленной заранее речи у меня нет, но она и не нужна, если слова идут от самого сердца.

— Друзья мои, мы живы. Боги даровали нам эту победу, за которую мы с радостью благодарим и их, и друг друга, ибо каждый из нас внёс в неё свою лепту. Но наши погибшие братья, боровшиеся за эту победу вместе с нами, так и не узнали, что стали победителями. Им неведомо, что счастье торжества куплено для нас ценой их крови и их жизней. Так давайте же, даже в ликовании, не забудем оплакать наших дорогих, незабвенных друзей и братьев. Они, наши товарищи, достигли того, на что никто из нас, ныне живущих, претендовать не может. Явленной сегодня доблестью и отвагой они вознеслись к недосягаемым высотам духа.

Я подаю знак главному глашатаю, и тот встаёт навытяжку напротив меня.

— Салютуйте оружием павшим героям!

Главный глашатай, повернувшись, передаёт приказ, который разносится по рядам. В едином порыве сариссы, мечи, копья и дротики наших воинов, конных и пеших, македонцев и союзников, склоняются перед погребальными колесницами. Улавливая торжественное, возвышенное настроение бойцов, я оборачиваюсь к катафалкам и произношу:

— О наши павшие братья, примите этот знак уважения и благодарности. Вы умерли с честью, и каждый из нас хотел бы встретить свой последний час столь же доблестно.

Звучит команда «смирно». Я снова поворачиваюсь лицом к войскам.

— Ведайте, что благодарная Македония воздвигнет каждому из этих героев бронзовую статую в полный рост. Изваять эти памятники будет поручено Лисиппу, единственному скульптору, коему позволено создавать мои изображения. Установят же их в Диуме, в Саду муз, где каждый сможет узреть их и воздать им почести. Семья каждого из убиенных узнает о его славных деяниях, получив письменный рассказ о его подвигах, заверенный моей подписью и печатью. Пусть матери даже в своей скорби гордятся доблестными сынами, жёны — мужьями, а сыновья — отцами. Дети павших получат дополнительные земельные наделы, причитавшуюся их отцам долю военной добычи, смогут учиться за счёт казны и будут освобождены от несения службы. Я объявляю об этом, хотя все вы не хуже меня знаете, что родичи погибших не примут подобную привилегию, но, напротив, с гордостью заявят о своём праве на их место в нашем строю, едва только годы позволят им взять оружие и попытаться доказать, что они не уступят в доблести тем, кто дал им жизнь. Главный глашатай, огласи имена погибших героев.

Когда прозвучало имя каждого, войскам скомандовали « вольно ».

— Чтя доблесть своих, я не забываю почтить и отважного противника. Нам, друзья, не пристало испытывать ненависть к противостоящим, ибо сегодня и они с достоинством прошли испытание смертью. Сегодня боги даровали удачу и славу нам, но уже завтра их мельница может размолоть нас в пыль. А теперь разойдитесь и отдохните. Вы это заслужили.