Марта:

— Ян хотел уехать. Исключительно в Америку. Здесь во всем разочаровался. «Ты хорошо поешь джаз», — говорил он.

А я не хотела петь в американском баре. Я верила, что скоро вернусь на родную сцену, — ведь русские года через два уйдут.

Ждать пришлось в десять раз дольше.

Я осталась. Гавел остался, очень многие остались.

Потребовала развод.

Бракоразводный процесс затянулся; создалось впечатление, что я не имею права на существование.

Я даже трамвая ждать боялась. Мне казалось, что из него выйдет водитель и скажет: «Пани Кубишова, вы не имеете права садиться в трамвай. Вам сюда нельзя!».

Однажды я сидела одна дома и подумала: «Включу газ».

Ведь я не могу родить ребенка.

Не могу петь.

Даже развестись нормально не в состоянии!

Я — сплошное недоразумение.

И тут подействовала сила. Она исходит от животных. Я посмотрела на своих собак «Боже, — подумала я. — А как же они?» — и очнулась.

Когда Грабал ездил в трамвае номер семнадцать по Праге, он тоже черпал силу у животных. Я читала, что у лебедей, — семнадцатый трамвай идет вдоль Влтавы.

Марта нашла спокойную работу — у нее были горячий утюг со специальным ножом и свернутые в рулон пластмассовые листы. Она вырезала по лекалу фигурки, из которых потом склеивала пластиковых медвежат. Отдельно лежали левые «ручки», отдельно — правые. Ножки лежали в одной кучке, так как были одинаковые. Их приходилось с силой вставлять в тело медвежонка, от чего у нее страшно болели пальцы.

— Шесть лет я вырезала и вставляла. А игрушечный кооператив, который взял меня на работу, назывался «Путь вперед».

Кубишова работала дома, одна. Краем глаза смотрела маленький телевизор. Такой труд не был унизительным.

Дочь Яна Прохазки, Ленка, двенадцать лет убиралась в театре. Ее заставили уйти с факультета журналистики, где она училась на отделении радиовещания. Актеры, которых Ленка знала по курсу дикции, завидев ее с ведром и тряпкой, смущенно сворачивали в сторону. И Ленка говорит, что она им за это благодарна. А из-за Марты, сидящей в кухне на табуретке, никому не приходилось менять свой маршрут.

Кардинал Мирослав Влк в рамках нормализации восемь лет мыл витрины магазинов.

Философ Иржи Немец пять лет был ночным сторожем.

Писатель Карел Пецка шесть лет работал в городской канализации.

Критик Милан Юнгманн десять лет мыл окна.

Радиожурналист Иржи Динстбир три года был истопником в котельной.

Журналист Карел Ланский двадцать лет клал плитку.

Член академии наук историк Ярослав Валента стал корректором в типографии.

Легендарный олимпийский чемпион Эмиль Затопек, лучший легкоатлет конца сороковых — начала пятидесятых, за публичное высказывание против советской оккупации был отправлен на урановый рудник

Журналистка Эда Крисеова попала в список запрещенных авторов, но благодаря протекции получила место библиотекаря. Она работала одна, чтобы никому не приходилось с ней общаться. Поэтому по вечерам Эда ходила разговаривать с больными в психиатрическую клинику.

— Две медсестры обслуживали семьдесят пациентов и не справлялись. Никто с этими людьми не разговаривал, и я подумала: «Они в еще более отчаянном положении, чем я. Я им помогу». Но на самом деле это они помогли мне. Открыли мир рассказа. Благодаря больным я написала потом два сборника новелл. Я поняла, что психбольница в Чехословакии — единственное нормальное место, потому что там все могут безнаказанно говорить то, что думают.

Марта, так же, как и Эда, ни о чем не жалеет.

А как же сожаление об упущенных возможностях?

То, что она делала по принуждению, не было потерей времени.

— Человек становится мудрее, — говорит Марта. — Не оттого, что моет окна, а оттого, что живет жизнью, которой бы даже не коснулся, если б занимался только творчеством.

— Я дождалась ребенка, — добавляет она, — а если бы продолжала петь, скорее всего, у меня его так и не было бы.

Она вышла второй раз замуж. Тоже за режиссера и тоже за Яна. Берегла себя по всем правилам. Избегала стрессов. И родила дочь. Муж был счастлив, маленькую Катержину называл Каченкой.

— Дочке было уже полтора года, — продолжает Марта, — когда в Страстную Субботу муж позвонил домой и сказал, что не придет ночевать. «У Каченки родилась сестренка», — сообщил он. Так что уже двадцать два года я в счастливом разводе.

Возможно, Марта права. Возможно, «Молитву» могла спеть любая другая певица.

Но ведь только она вместе с певцом Ярославом Гуткой через десять лет после «Молитвы» не побоялась написать письмо Джонни Кэшу[33].

Он должен был выступать в «Люцерне» в тот день, когда судили несправедливо арестованного Ивана Ироуса по прозвищу Псих, гуру группы «The Plastic People of The Universe». Это была самая преследуемая, самая похабная, самая легендарная и самая стойкая рок-группа в истории Центральной Европы. Кубишова и ее друг хотели, чтобы Кэш рассказал об этом Западу.

Из популярных звезд только она подписала Хартию-77.

Хартия появилась по инициативе Вацлава Гавела после процесса над музыкантами «Plastic People».

Говорили, что они занимаются на сцене сексом. На самом деле они играли психоделический рок. На одном из концертов развесили на веревочках десятки копченых селедок, с которых на зрителей капало масло.

В эпоху неосталинизма их тексты типа «В воскресенье поутру жопу я чешу свою» звучали довольно провокационно.

К зрителям они относились не так, как все.

Хитом независимой музыки стала песня в одну строчку «Запор».

Группа образовалась в Праге в октябре 1968 года, через два месяца после вторжения. Они пели: «Никто никогда никуда не дошел…», с каждым своим выступлением все больше раздражая власть. Им инкриминировали неуважение к рабочему классу, для борьбы с ними была разработана целая серия спецопераций.

Подразделения особого назначения ликвидировали даже те здания, в которых группа выступала. В Рудольфове, недалеко от Чешских Будеевиц, где в 1974 году они давали концерт, моторизованный наряд милиции гнал перед собой, как стадо баранов, сотню зрителей, едва не наезжая на них колесами. Группа и ее фанаты обвинялись в хулиганстве. Юрист разъяснил им, что хулиганством, по закону, считается действие, совершенное в публичном месте. Тогда поклонники «Пластиковых» (как их принято называть) в 70-е годы начали в большом количестве скупать частные дома. Это были старые деревенские избы и сараи, в которых можно было устраивать концерты. Свой лучший альбом они записали в сарае Вацлава Гавела.