Дом в окрестностях Чешской Липы служба безопасности сожгла через три недели после их выступления. Принадлежащий семье Принц дом в Рыхнове, в котором тоже проводились концерты, власти два года пытались отнять и официально передать государству. Как только им это удалось, туда немедленно послали спецподразделение.

— Мы еще выносили вещи, — рассказывает пани Принцова, — а они уже долбили отверстия в стенах, чтобы заложить взрывчатку. Не успели мы свернуть за угол, как дом взлетел в воздух.

Заняв такую позицию по отношению к режиму, «Пластиковые» сразу стали антагонистами Швейка.

Псих заявлял в самиздате, что адепты официальной культуры — преступники: «Играть Баха для туристов из ФРГ и не протестовать против того, что “Пластиковым” запрещено исполнять “Запор”, — преступление. Ставить Шекспира, когда запрещено ставить пьесы Гавела, — преступление».

Их судили за тунеядство.

Они отстаивали свое право петь то, что им хочется.

Прокурор рекомендовал не стричь их и не брить и в таком неприглядном виде — как врагов общества — показать по телевидению. На второй день процесса потрясенный до глубины души Вацлав Гавел вышел из зала суда; он даже думать не мог ни о чем другом. В Малой Стране[34]ему встретился один известный чешский режиссер, который поинтересовался, откуда он возвращается. «С процесса над андеграундом», — ответил Гавел. Режиссер спросил, связано ли это с наркотиками. Гавел попытался объяснить ему суть происходящего. Режиссер покивал и спросил: «А что еще нового?» «Может, я несправедлив к нему, — написал по прошествии лет президент, — но тогда я внезапно остро почувствовал, что такой тип людей принадлежит миру, с которым я никогда больше не хочу иметь ничего общего».

Однако: «В различных общественных кругах сразу поняли, что ограничение свободы этих людей ограничивает свободу всех нас», — сказал впоследствии Гавел.

Отважная публика из числа интеллигенции, приходившая на слушания дела «Пластиковых», была предтечей Хартии-77. Отвергнутые системой, лишенные возможности развития и даже права пользования библиотеками, интеллектуалы создали оппозиционное сообщество. Сначала, в декабре 1976-го и январе 1977 года, Хартию подписали двести сорок два человека, а впоследствии в общей сложности — почти две тысячи.

Хартия-77 была манифестом. Она защищала людей, лишенных коммунистами работы и вынужденных заниматься унижающим их достоинство трудом.

Она была доказательством силы слабых.

Авторы текста Хартии назвали вещи своими именами — тысячи граждан, у которых отняли право работать по специальности, объявили «жертвами апартеида». «Сотням тысяч граждан отказано в свободе от страха, ибо они вынуждены жить, постоянно опасаясь, что, если выскажут собственное мнение, то потеряют возможность найти работу».

На протяжении всех этих лет каждые несколько дней они посылали в чехословацкие и зарубежные государственные учреждения письма, протесты и петиции. В 1978 году их силами был организован Комитет по защите несправедливо преследуемых (VONS).

Первыми глашатаями Хартии-77, которые представляли ее широкой общественности и гарантировали неподдельность текстов, публиковавшихся от ее имени, были философ Ян Паточка, Вацлав Гавел и профессор Иржи Гаек (во времена «Пражской весны» — министр иностранных дел).

Марта тоже была глашатаем Хартии-77. Гавел стал крестным отцом Каченки.

Она знала, что ребенок важнее всего и что она должна обеспечить дочери нормальную жизнь. В начале восьмидесятых Марта вернулась из деревни в Прагу. «Совершенно неожиданно для себя я нашла хорошую работу», — говорит она. Место референта в департаменте строительства города Праги. На десять лет. Мама продала кое-какие семейные реликвии, брат присылал какие-то деньги из Канады, куда уехал в 1968 году.

У дома все время дежурили две машины с людьми. Узнать, где живут известные деятели оппозиции, было проще простого — у их домов всегда были припаркованы два автомобиля. В Праге поговаривали, что профессор Гаек каждое утро бегает в парке между деревьями, где машине уже никак не проехать. Тогда спецслужбы запретили профессору делать зарядку на свежем воздухе.

Марта, выходя из дома, всегда брала с собой зубную щетку и пасту — на случай, если придется провести ночь в отделении.

— Меня часто задерживали около двух часов дня, потому что в три Каченка выходила с уроков, а школу закрывали. «О! Как раз сейчас у вашей дочурки заканчиваются уроки», — потирал руки довольный гэбист. Иногда специально держали до шести вечера, и бедная учительница три часа ходила с ребенком вокруг школы.

У Марты блестят глаза.

— Боже! — говорит она. — Я всегда приходила за дочкой позже всех. Из-за этого чуть не свихнулась. Когда нервы окончательно сдавали, я говорила Гавелу: «Скажи им! Скажи, что я уже давно не подписываю никаких протестов. Скажи, чтобы меня оставили в покое».

Она затягивается уже восемнадцатой за сегодняшний день сигаретой.

— Вы знаете мою песню «Жизнь — это мужчина»?

Вондрачкову и Нецкаржа уже тридцать лет укоряют: они выступали, когда их подруга была лишена возможности петь.

Гелена: «Люди возмущались, что мы работаем. А вы подумайте: мне было восемнадцать лет, Вашеку двадцать три, а Марте двадцать семь, и она уже была замужем. Не могла же я в возрасте восемнадцати лет сесть на паперть и просить милостыню. Я так мечтала о карьере певицы!»

Вацлав: «Говорят, что мы для нее ничего не сделали. Это ложь. Мы обивали пороги всех возможных учреждений. Мы с Геленой дошли даже до канцелярии президента Свободы. Там работала его дочь (она была женой министра культуры), которая сказала нам, что ничего сделать нельзя — карты легли так, а не иначе».

Гелена: «Мы что, должны были весь коммунистический период и после него перед каждым выступлением вынимать из кармана и показывать публике листок мол, “вот наше право на жизнь”?!»

— Листок?

— Письмо, — говорит Нецкарж. — Марта написала нам письмо. Она хотела облегчить нам жизнь. Черным по белому.

«Дорогие мои дети, Геленка и Вашек! Простите, что пишу то, что хотела бы вам сказать, но так будет лучше, иначе когда-нибудь кто-нибудь сможет вас упрекнуть, что вы не были со мной солидарны. Вы повели себя по отношению ко мне просто прекрасно, мало кто был бы на это способен. Делайте собственную программу без меня. Я теперь буду ходить по судам, давать объяснения, так что и речи нет, чтобы я как ни в чем не бывало продолжала выступать. Раз уж вы можете работать — работайте. Дети мои, возможно, когда-нибудь мы сумеем все это повторить, но пока мечту о “непобедимой тройке” нам придется отложить.

Ваша Марта

Слапы-на-Влтаве, 22 марта 1970 г.».

Чтобы ослабить влияние Хартии-77, власти организовали ответную акцию: изготовили документ, который впоследствии назвали Анти-Хартией. Документ этот осуждал диссидентов и был призван отбить у обыкновенных людей охоту связываться с «врагами социализма».