Наступил чудесный прозрачный вечер, наполненный неярким пастельным светом. В качестве утешительного приза за сорванный дождем концерт Баттерфилду с командой было позволено играть полтора часа, начиная с семи вечера, в то время как зрители продолжали подходить. Дилану было отведено сорок пять минут ближе к концу первой половины, но мы знали, что у него готовы всего три песни. Напряженность ожидания ослабил прекрасный сет Moving Star Най Singers, которых я слышал на Джонс-Айленд годом раньше. Едва они закончили, мы в темноте бросились на сцену. Я переходил от усилителя к усилителю, приводя все в соответствие с розовыми пометками. Когда музыканты были готовы, я просигналил своим фонариком Прошло представление, на сцене дали свет, и «Maggie’s Farm» рванула в ночь.

Я побежал прямо в огороженный сектор прессы. По сегодняшним стандартам уровень звука не был особенно высоким, но в 1965-м это было, возможно, самое громкое из того, что доводилось когда-либо слышать публике. Глухой гул пробежал по потрясенной и изумленной толпе. Когда песня закончилась, раздался рев, в котором слилось множество звуков. Конечно, среди них были и возгласы неодобрения, но они не составляли большинство. Были крики восторга и торжества, были выкрики издевки и возмущения. Музыканты не стали терять время на то, чтобы разобраться, чего же больше, они просто сразу начали следующую песню.

Кто-то постучал меня по плечу; «Тебя ищут за сценой». Алан Ломакс, Пит Сигер и Тео Бикель стояли у лестницы. Они были в ярости. «Ты должен уменьшить уровень звука. Он слишком громкий». Я сказал, что не могу управлять уровнем звука из-за сцены и у нас нет портативной рации для двусторонней связи.

«Где пульт управления? Как до них добраться?» — требовал ответа Бикель. Я сказал им, что нужно выйти на парковку, повернуть налево, пройти вдоль забора до главного входа, снова повернуть в направлении сцены по центральному проходу и там, в районе ряда «G», они и увидят пульт В общей сложности прогулка получалась метров в четыреста Ветераны бросали на меня гневные взгляды. «Я знаю что ты можешь попасть туда быстрее», — сказал Ломакс. Я признал, что обычно перелезаю через забор На короткое мгновение все замерли, представляя, как один из эти полных достоинства и, исключая Сигера, тучных мужчин проделывает то же самое. Потом Ломакс прорычал; «Иди туда сейчас же и скажи им, что звук должен быть убавлен Это приказ совета». «О’кей», — сказал я и побежал к куче ящиков из-под молока около трейлера осветительной аппаратуры. Через несколько секунд я уже стоял около звукорежиссерского пульта.

Я как будто бы находился в «мертвой зоне» в центре урагана. Вокруг нас люди вставали и размахивали руками. Одни кричали что-то одобрительное, другие бурно выражали недовольство, кто-то спорил, а некоторые ухмылялись как сумасшедшие. Пронзительное гитарное соло Блумфилда проносилось над нашими головами. Голос Дилана запел последний куплет, швыряя слова в ночной воздух: «Наступает зима, окна в морозных узорах…»

Гроссман, Ярроу и Ротшильд сидели за пультом, ухмыляясь во весь рот. Я нагнулся, чтобы передать послание Ломакса.

«Скажи Алану, что совет должным образом представлен за звукорежиссерским пультом, и член совета, находящийся здесь, полагает, что уровень звука именно такой, который нужен, — сказал Ярроу. Потом он посмотрел на меня снизу вверх, улыбнулся и сказал: — А еще передай им…» — и выставил средний палец на левой руке. Гроссман и Ротшильд засмеялись, и я побежал обратно к забору.

Когда я добрался до подножия лестницы, Бикель и Ломакс смотрели в спину Сигеру, широкими шагами удалявшемуся по направлению к парковке. Он не мог больше выдержать этот звук. Его жена Тоши рыдала, а Джордж ее утешал. Я передал Ломаксу и Бикелю послание от Ярроу, опустив только показанный палец Они выругались и отошли в сторону. Я вернулся в сектор прессы, чтобы послушать последнюю песню.

О том, что произошло дальше, существует множество рассказов. Дилан покинул сцену, пожав плечами, поскольку толпа ревела Услышав только три песни, они хотели «ещё-о-о-о-о-о-о-о», а некоторые, конечно, неодобрительно гудели. Сила и агрессивность звука застали слушателей врасплох — некоторым такая подача понравилась, других разозлила, а большинство были изумлены, поражены и заведены произошедшим Теперь мы считаем это само собою разумеющимся, но тогда происходившее было совершенно беспрецедентным; непрямолинейные тексты, полнейшее презрение к ожиданиям и общепринятым ценностям, ревущая блюзовая гитара и мощная ритм-секция — и все играется молодыми ребятами на оглушительной громкости. В 1965-м The Beaties все еще пели песенки о любви, a The Stones играли сексуально окрашенную разновидность поп-музыки с блюзовыми корнями. Но это было совсем другое. Это было Рождение Рока С тех пор во имя этого жанра было совершено такое количество преступлений против вкуса, что неизвестно, стоит ли считать тот момент триумфальным, но в июле 1965-го такое чувство, несомненно, было.

Ярроу появился на сцене и заговорил, глупо подражая конферансье из мира шоу-бизнеса «Вы хотите услышать еще?» Я следил за пространством за сценой, где Нойвирт с Гроссманом совершали забег на длинную дистанцию до «артистической» палатки, пытаясь убедить Дилана вернуться на сцену. В конце концов Ярроу объявил, что он вернется «с одной только гитарой» (сильный шум). Дилан прошагал к микрофону и закрепил на шее подставку для губной гармошки. «У кого-нибудь есть гармошка со строем „ми”?» Только в Ньюпорте вслед за такой просьбой на сцену мог обрушиться дождь из полдюжины гармошек.

Он пел «Mr Tambourine Man» просто блестяще, вернув песню себе после легковесной версии The Byrds. Кроме того, это был сигнал тем, кому могло доставить удовольствие его возвращение к акустической сдержанности: сегодня «Blowin’ in the Wind» не будет. Дилан оставил позади назидательный мир политической песни. Теперь он пел о своей декадентской, эгоцентричной, яркой внутренней жизни. Он закончил выступление песней «It’s All Over Now, Baby Blue» с презрением выплевывая текст в адрес старой гвардии.

После перерыва судьба и ошибочно определенный порядок выступления артистов сообща привели к тому, что перед опустошенной публикой прошествовала череда усталых и не блещущих оригинальностью представителей «нью-йоркской школы»: Оскар Бранд, Ронни Джилберт, Лен Чандлер и в заключение — Peter, Paul & Маrу. Даже поклонники последних, казалось, чувствовали, что перед ними люди, чье время ушло.

Атмосфера на поляне за сценой была мрачной и безмолвной: исполнители старшего поколения в одном месте, молодые — в другом. Значимость многих переломных событий становится очевидной только по прошествии времени, но этого — была ясна сразу. Старая гвардия повесила головы, потерпев поражение, в то время как к молодым, далеким от того, чтобы праздновать триумф, пришло отрезвление. Они поняли, что в их победе заключена смерть чего-то прекрасного. Бунтари были как дети, которые искали что-нибудь, чтобы сломать, и, глядя на обломки, осознали, какой прекрасной была эта вещь. Фестиваль уже больше никогда не будет таким, как прежде, так же как и поп-музыка, и «молодежная культура». Всякий, кто хочет описать историю шестидесятых как путешествие от идеализма к гедонизму, может отметить вехой момент около 9.30 вечера 25 июля 1965 года.