«Что ж я такое съела вчера в столовке? – подумала Лиля, прополаскивая рот под краном. – Надо бы не только мне, но и нашим поварам к маме Тасе сходить поучиться!»

Голова кружилась просто ужасно, все плыло перед глазами.

Она смотрела в зеркало на свое бледное лицо и отмывала брызги рвоты с красивого шелкового халата, подаренного Тасей.

«Отравилась! – окончательно пришла к выводу Лиля, подавляя рвотные спазмы, которые продолжали подступать к горлу. – Точно! Надо Родю предупредить, чтобы больше ничего там в рот не брал! Деньги тратить, да еще и травиться?! Сегодня на обед еще остался борщ, а вечером я на завтра еще что-нибудь приготовлю. Мясо тушеное, например!»

Нет, пока лучше не думать о мясе! Снова затошнило, снова пришлось бежать к унитазу, потом полоскать рот и замывать халатик…

Наконец Лиля вернулась в комнату, утирая холодный пот со лба и придерживаясь за стеночку: так дрожали ноги.

Родион сидел на подоконнике, курил в форточку. Вид у него был какой-то странный. Довольный-предовольный!

И на жалкую, несчастную жену он смотрел почему-то без всякой жалости, а с таким выражением, как будто хотел сообщить ей какую-то очень хорошую новость или чем-то похвастаться. Родион вообще любил хвастаться и хвалить себя. И приговаривать при этом: «Молодец, Камышев!» Кажется, и сейчас вот-вот воскликнет: «Молодец, Камышев!»

Впрочем, Лиле было не до него.

– Отравилась в «Серой мышке», – с трудом проговорила она. – Котлету съела за одиннадцать копеек…

Родион так и закатился смехом. Лиля решила, что муж смеется над ее растерзанным видом, и очень обиделась:

– Ты чего?!

– Да какие котлеты?! – покатывался он.

– А что? – совсем растерялась она.

– Да поздравляю тебя! Ты бе-ре-мен-на, Лилька!

Нет, ну в самом деле – молодец, Камышев!

– Да ты что?! – возмутилась она. – Не может быть!

– Это ребенок, Лилька! – Родион глубоко затянулся, выбросил в форточку окурок и объявил: – Все! Последняя сигарета!

Лиля смотрела на него испуганно:

– Ты с такой уверенностью об этом говоришь, как будто у тебя есть дети!

Родион чуть с подоконника не свалился!

– Лилька, ну что за ерунду ты говоришь! – торопливо затараторил Родион, чтобы как можно скорее сменить тему. – Ты что, не рада?!

– Рада, но…

Родион упал перед Лилей на колени, принялся целовать, перемежая поцелуи жарким шепотом:

– Ребенок! Солнце мое! Господи… Любимая! Ребенок! Это ребенок!

Вдруг вскочил, бросился к окну, распахнул его и заорал в серую утреннюю мглу:

– Ур-ра! У нас будет ребенок!

Если кто еще и спал в общежитии, то теперь проснулись, конечно, все.

Лиля растроганно смотрела на мужа. Она почему-то думала, что мужчины не слишком-то хотят детей, но Родион был так счастлив, так счастлив!..

Конечно, он был счастлив! Ну уж теперь-то…

Уж теперь-то его строптивая жена никуда не денется и вернется в Дом с лилиями! Поймал, поймал Родион тот самый миг удачи, поймал и посадил в клетку!

Однако удача не канарейка. Любит она посмеяться над ловцами, особенно такими самодовольными, и вовремя напомнить им старинную пословицу: «Сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет!» И конец этой веревочке забрезжил буквально на другой день.

Сказать по правде, Родион не сомневался, что Лиля запросится в уют и удобства родительского дома уже на другой день. Однако она и речи об этом не заводила! И это притом, что ее наизнанку выворачивало от кухонных запахов. Все уроки мамы Таси пошли прахом: Лиля ничего не могла готовить, чтобы не бегать поминутно в туалет и не склоняться над унитазом. Родион опять бродил по столовкам, и радость первой минуты постепенно сменялась раздражением на жену, на ее глупое и бессмысленное упорство. Она ведь уже доказала отцу, что может поступать по-своему! Чего же еще?! Может быть, ждет, чтобы Михаил Иванович сам пришел и позвал вернуться? Ну, наверное, знай Говоров о беременности Лили, он, возможно, и пришел бы. Но ведь не знал! Как бы ему сообщить?..

При всем своем хитроумии Родион ничего на сей счет пока не мог измыслить.

Приходилось ждать, пока эта чертова штука, именуемая токсикозом первой половины беременности, не доведет Лилю до такого состояния, когда она полностью распишется в своей беспомощности!

А Лиля была уже недалека от этого.

Раньше она и не подозревала, насколько старая институтская общага пропитана запахами тысяч подгоревших каш и котлет, убежавших на плиту борщей и – это было самое страшное! – рыбных супов! Студенческая братия готовила в основном на растительном сале – это в общем-то безвредное экспериментальное изобретение пищевой промышленности было даже дешевле подсолнечного масла! – и его вязкий «аромат», чудилось, постоянно стоит под дверью и караулит каждый вздох Лили. Спастись от его коварного умения просачиваться в каждую щель можно было, только уткнувшись носом в подушку – ну или высунувшись в форточку.

Лиля очень хотела бы пожаловаться маме Тасе на то, как ей плохо, но не могла решиться. Представляла себе ее – молоденькой, беременной, на фронте, где некому было за ней ухаживать или готовить только то, что она могла есть, где приходилось, наверное, таить свое положение, чтобы не заставили сделать аборт или не отправили в тыл, – и начинала стыдиться своей слабости, пыталась как-то держаться.

Тошнило всего ужасней по утрам, на голодный желудок, поэтому Лиля пользовалась любой возможностью подольше полежать в постели, даже пропуская первые пары. Поев холодного куриного супа с лапшой – от него почему-то не тошнило, так что Лиля питалась практически только им, – она могла даже заснуть ненадолго, чтобы прийти в институт, не шатаясь от слабости. И вот однажды, только-только ей удалось уснуть после ухода Родиона, как в дверь постучали.

Лиля кое-как добрела до двери, открыла – и удивленно уставилась на какого-то седоусого дядьку в старом плаще, кепке, с вещмешком на плече и с раздутым коричневым портфелем в руках.

Дядька посмотрел сначала на Лилю, потом на номер комнаты – и явно озадачился.

– Ошибся, что ли? – спросил он сам себя. – Я к Родьке Камышову…

– Да вы проходите, садитесь, – вежливо пригласила Лиля, сразу поняв, что это приехал какой-нибудь земляк Родиона. То, что дядька деревенский, за версту было видно! Впрочем, вид у него был приличный, да и на сапогах по пуду грязи не тащилось. – Извините, я плохо себя чувствую… Родя на тренировке, но перед институтом обещал заскочить. А вы кто?

– А я – Гаврила Петрович! – назвался гость, усаживаясь около стола и немедленно принимаясь выставлять на него банки с деревенскими соленьями-вареньями. – Родич его. С поселка Ленино. Меня направили на повышение квалификации. А вы кто такая будете?