Уселись, решив ждать, сколько бы ни понадобилось, однако уже через минуту влетела озабоченная Лиля с утюгом в руках, с веником под мышкой – да так и замерла при виде незваных гостей.

Тася тоже застыла, онемев, но тут Шульгин взял дело в свои руки и радостно закричал:

– Здравствуй, Лилька Михайловна!

Вспомнив прозвище своего детства, та мигом очнулась, разулыбалась:

– Здравствуй, дядя Дементий. Здравствуй, Тася.

Голос ее звучал так ласково, что Тася, мечтавшая, конечно, о другом обращении, понимающе кивнула. Так сразу невозможно… Им обеим нужно время!

А Дементий старался изо всех сил дать им это время:

– Ну что, Лилька Михайловна? С законным браком, так сказать, тебя! – вынул из-под полы плаща, как фокусник, заранее приготовленный букет хризантем: – На, держи веник! Этот получше будет! А здесь… – Он поднял большой чемодан, стоявший на полу: – … мама Тася приготовила тебе приданое.

– Мне? – изумилась Лиля.

– Ну да, мы там кое-что собрали, – засуетилась Тася. – Я вот только не знала, как с размерами и что тебе нужно… Ну вот…

Лиля несмело заглянула в чемодан – и даже закричала от восторга, хватая новую шелковую блузку в горошек:

– Как здорово! А то у меня здесь только одно платье!

– Хотела весь шкаф привезти, – усмехнулся Шульгин. – Еле оттянул!

– Спасибо, – радостно сказала Лиля. – Спасибо, Тасенька!

И поцеловала в щеку… Отпрянув, впрочем, как только Тася потянулась к ней.

Мгновение неловкости… На счастье, в комнату заглянула какая-то студенточка в халатике – видимо, соседка Лили по общежитию, прочирикала:

– Ой, простите… Лиля, так ты мне поможешь белье снять?

– А, ну да! Вы подождите! – Лиля умчалась с явным облегчением.

Тася невесело усмехнулась:

– И все-таки Тася… Мамой не назвала.

– Мадемуазель, – сурово сказал Шульгин и погрозил пальцем, – дайте только срок. Будет вам и белка, будет и свисток!

Тася вздохнула. Она и сама понимала, что нужно ждать… Но так надоело это ожидание!

Однако ничего не поделаешь.

* * *

Говоров работал в домашнем кабинете, когда без стука вошла Маргарита.

Он сразу понял: пьяна.

Сейчас в двухтысячный раз начнет выяснять отношения!

– Да, Марго, я слушаю, – обронил устало, называя ее этим именем, которое терпеть не мог. Зато Маргарита его обожала. И сейчас Говоров, у которого была прорва дел, как бы давал ей взятку, мечтая поскорей отделаться от очередного «разбора полетов».

Однако Маргарита молчала. Прошла в кабинет, села на край стола, не спуская с мужа напряженного взгляда.

Он покосился вопросительно – ни слова.

Ну и ладно, пусть молчит, не очень-то и хотелось разговоры разговаривать!

– Я ухожу от тебя, – промолвила в это мгновение Маргарита.

Михаил Иванович резко повернулся, сорвал очки…

– Ты же меня, как мебель, не замечаешь! – Маргарита поводила ладонью перед носом. – Ты дорогу в мою спальню забыл.

Голос звучал сдержанно… Нет, сдавленно. Это наружное спокойствие давалось ей нелегко.

Говоров поднялся, пошел к жене.

Губы ее тронула легкая презрительная улыбка. Нет, Маргарита не обольщалась насчет того, что муж вдруг бросится с объятиями!

Он и не собирался. Он не смог бы заставить себя обнять ее, как не смог заставить все эти годы, которые пролегли между ними.

И оба, глядя друг на друга, вдруг вспомнили день, когда он вернулся с войны, и ночь, которая последовала за тем днем… И Маргарита подумала: а если бы она не дала тогда воли злой обиде и ревности, может быть, ее отношения с мужем сложились бы иначе и жизнь они прожили бы иначе? А Говоров подумал: а если бы он сжег в ту ночь Тасину фотографию и не дал воли тоске и воспоминаниям, может быть, их с женой отношения сложились бы иначе и жизнь они прожили бы иначе?..

И оба мысленно сказали «нет» этой мгновенной слабости. Их разлучила, навеки разлучила война, как разлучила она многие, очень многие семьи.

Когда люди произносят эти слова, мол, война разлучила, они обычно имеют в виду смерть-разлучницу. Но для Говоровых этой разлучницей стала любовь… Любовь, столь же неодолимая, как смерть! И Маргарита впервые подумала: а если бы она ушла от мужа, может быть, ее жизнь сложилась бы иначе? Счастливее?.. А Говоров в несчетный раз пожалел, что струсил и не ушел от жены с Тасей и Лилей!

И оба горько упрекали себя в эту минуту, что пытались склеить разбитое, собрать осколки былой жизни, хотя оба понимали и невозможность, и ненужность этого.

Вот и сейчас Говорову нечего было сказать жене. Умолять ее остаться он не мог. Не имел права. Понимал, что в ее словах – горькая истина, он виноват во многом.

Только спросил:

– Почему именно сейчас?

– Осточертело все! – резко заявила Маргарита. – Надоело! Дом этот! Ты! Дочуня твоя ненаглядная!

Говоров устало покачал головой:

– Что ж, может быть, ты и права… – И признался наконец в том, что мучило его давно: – Давно надо было развестись! Чужие мы с тобой, Рита!

Ее лицо исказилось от обиды, от еле сдерживаемых рыданий:

– Если бы ты услышал… Если бы ты только услышал этот свой ледяной голос!

Михаил Иванович вздохнул. Он-то знал, что голос его не был ледяным. Он был просто равнодушным, и именно его равнодушие и оскорбило Маргариту больше всего – до того, что она подошла к нему сзади и в отчаянии несколько раз ударила по спине:

– Неужели ни одного слова?! Ни одной просьбы остаться?! Говоров!

– Ну как? – глухо спросил он. – Как мне с тобой сейчас говорить? Со слезами в голосе, да?

И Маргарита внезапно постигла причину его молчания. Он боялся, что жена передумает…

– Я ухожу! Уезжаю! – выкрикнула она, и Михаил Иванович с трудом узнал ее голос, настолько он был искажен ненавистью. – К Коте! К единственному близкому мне человеку! А счастья тебе желать не буду. Не хо-чу!

Говоров услышал, как Маргарита захлопнула за собой дверь.

Вот и все. Он остался совсем один. Все ушли. Всех он прогнал от себя!

Он один.

Счастья желать не буду, сказала Маргарита? Да она смеется, что ли? Он даже не знает, что это такое! Да знал ли хоть когда-нибудь?..

* * *

Зима началась так внезапно, словно бросилась из засады. Долго-долго тянулась теплая, мягкая осень, потом настали бесснежные, отвратительные морозы – и вдруг среди бела дня нанесло тучи, а из них обрушился снегопад – да с такой силой, с таким буйством, что уже к вечеру все вокруг сделалось белым-бело: нарядное, праздничное, остро, чудесно пахнущее свежестью и предчувствием скорого Нового года.