В западных компендиумах по литературе места нынешних русских классиков, оказавшихся в эмиграции, занимали «дюжины ломовых лошадей» советского официоза только потому, что их издавали в Советском Союзе: «В этом отношении западные ученые слепо следовали советской официальной практике», – отмечает Карл. Под «ломовыми лошадями» Проффер понимает персонажей вроде Григория Маркова, первого секретаря правления Союза писателей в 1971–1986 годах и других секретарей, которых Аксенов насчитывал до 300 человек. Они «написали многотомные эпосы, раскупленные партийными карьеристами и охотно проглатываемые советскими петрушками… Эту литературу именуют „секретариатской“». За каких-то пять-шесть лет, во второй половине 1970-х – начале 1980-х, Профферы продемонстрировали несостоятельность прежнего подхода и предложили свою версию актуальной русской литературы, которая с тех пор стала господствующей.

Впрочем, незадолго до смерти, в 1984 году, подводя итоги своего изучения русской литературы с 1960 года, Проффер скорее расстроен. И нам остается только удивляться, как мало в русской культуре изменилось спустя 60 лет: «Два главных факта о писателях и всeм русском бытии: первое – Сталин и второе – война. Внутренний диктатор уничтожал своих врагов и друзей… затем внешний диктатор обратил в пепел обширные земли и населявших их людей. Всe еще продолжаются споры о том, кто уничтожил больше миллионов – Сталин или Гитлер».

Другой основной тематикой русской литературы Проффер называет «битвы» вокруг тех или иных бытовых вопросов, но в отличие от литературы золотого века типы и характеры не универсализируются. Они остаются местечковыми и провинциальными. Советские герои не путешествуют, «их радиус действия в продолжение всей жизни остается крайне ограниченным… Современная цивилизация не предлагает слишком многих испытаний. У героев жизнь не усложнена такими западными проблемами, как внезапное богатство, за кого голосовать на следующих выборах, роман со своим психотерапевтом, взрыв компьютера или даже переезд в другой дом или штат. Секс интересует их, конечно, но даже в 1984 году он не является предметом детального осмысления, описания или фантазии».

Карла как поклонника формализма продолжает угнетать консерватизм русского реализма. «Большинством побед над цензорами, нарушениями табу, которыми хвастались русские писатели или читатели в 60–70-е годы, были победы в тематике. Такой-то и такой-то сказал то-то и то-то, что не было сказано до этого… Поскольку запрещенных тем мириады, новая правда, или часть правды, может быть почти чем угодно. Русские читатели жили ради таких прорывов…»

Эксперименты со стилем никакого понимания у русских, по мнению Проффера, не вызывали: «Реализм – традиция, которую большинство русских писателей cчитают близкой себе». Предваряя один из английских сборников русской прозы, он перечисляет подвиды русского реализма: «прямой психологический реализм (Трифонов), интроспективный реализм (Битов), ретроспективный реализм (Распутин) и даже эпический реализм (Искандер)». При этом сам язык, которым пользуются писатели, крайне далек от реальности. И Карл имеет в виду не только запрещенный мат, без которого невообразима настоящая русская речь. Он говорит о современном языке, на котором писал, например, Аксенов и который, как помним, не устраивал не только советских редакторов, но и эмигрантских. «Значительная часть прозы и поэзии, опубликованной как на русском, так и на английском языках, даже „Ардисом“, который пользуется репутацией „модернистского“ и „элитарного“ издательства, является традиционной реалистической и не экспериментальной».

При этом Карла удивляет чувство превосходства над Западом, «моральное и художественное», которое испытывают многие русские писатели, неважно, где они находятся. Так, Солженицын называет Россию «Христом среди наций». «Им кажется, что они живут в будущем… при этом они не подозревают, что на самом деле остались в прошлом, как в своих наполненных иронией трудах, так и в неспособности понять, что Россия и Восток отброшены в менее просвещенные времена», – заключает Проффер.

ЭКЗОТИЧЕСКОЕ ЖИВОТНОЕ

В апреле 1982 года Карл, уже узнав о страшном диагнозе, пытается, по его собственному выражению, посмотреть на пройденный путь «Ардиса» с точки зрения будущего. Он пишет Копелевым: «В некоторой степени у меня к „Ардису“ (если мы можем говорить об „Ардисе“ как о чем-то отдельном от Эллендеи и меня) двойственное отношение, как и к России: любовь и ненависть. Во многом это лучшее и самое важное из того, что мы сделали… Но и цена была очень высока, и порою я фантазирую по поводу свободы, которую мог иметь, не будь „Ардиса“ („фантазировать“ – важное слово, ибо я знаю, что был бы несчастлив без него, даже не принимая во внимание ту миссию, которая была его составляющей и которую нельзя было оставить, независимо от того, чего хотел я)». Карл согласен с тем, что хорошего в его жизни с «Ардисом» было больше, но всe-таки решаетcя перечислить и плохое. И он, конечно, строг к себе.

«Во-первых, мы оказались неспособны убедить массы людей в том, что русские писатели важные, великие и интересные… Да, мы влиятельны в определенных кругах и мы сделали больше, чем какой-либо другой англоязычный издатель… Но частичного успеха не достаточно…

Во-вторых, бизнес-сторона. Всe так, мы делаем нашу работу лучше, чем большинство бизнесменов (иначе „Ардис“ бы обанкротился много лет назад), и он сохраняет для меня некий коммерческий интерес. Но главным образом речь идет об отслеживании деталей и изучении форм, что не обещает никакой постоянной доходности. Это занимает колоссально много времени. 90% моего времени уходит на эти вещи. Мы, так сказать, породили экзотическое животное, и поскольку мы полюбили его, мы должны были его прикармливать, убираться за ним и веселить его. Это работа смотрителя , но не тупая, как вы могли бы подумать, поскольку тупой смотритель предпочел бы вскоре убить это экзотическое животное. И тем не менее эта была работа смотрителя.

В-третьих, разочарования, которые были вызваны ожиданиями от „Ардиса“ других людей, их взглядами на то, что мы могли или должны были делать. Люди, которые в реальности никогда не были в Энн-Арборе и не могли воочию убедиться, насколько крошечным было наше предприятие, воображали себе (по причине количества и качества наших книг), что мы подлинная институция, обладающая ресурсами делать абсолютно всe, что на практике было бы невозможно. Они не понимают, что „Ардис“ выживает благодаря нашей собственной работе – и если четыре человека здесь не трудятся как в аду каждый день, семь дней в неделю, весь год напролет, всe это рухнет».

Когда Профферы только начинали издательство в 1971 году, Карл писал Набокову: «„Ардис“ – одно из самых маленьких издательств в мире, ибо состоит из Эллендеи и меня, прежде всего имеющее своей целью публикацию рецензий, более живых, чем в других специальных журналах по славистике». Без всякого смущения Карл тотчас предлагает всемирно известному писателю перевести кое-что из Ходасевича для очередного выпуска RLT и обозначает гонорар – по доллару за строчку (всего 150 строк). Карл настойчиво и неоднократно напоминает Набокову о просьбе. И, удивительно, но, наконец-таки, добивается своего.