Еще дурманили себя «жженкой» – этот напиток составлялся из шампанского, рома и белого вина. В эту смесь надлежало добавить большое количество сахару, ананас. Затем жженка кипятилась (!), а после выливалась в чашу. Поверх нее для пущей эстетики на скрещенных саблях укладывали кусок сахара, который, поливая ромом, поджигали. Жженка должна была при розливе гореть, для чего в нее постоянно подливали все тот же ром. Учитывая, что ром и тогда был не меньше 40 градусов, напиток, надо полагать, получался термоядерный. Ром в те времена, кроме крепости, был привлекателен своей легендой, согласно которой его изобрели пираты (по терминологии тех дней – флибустьеры) на островах Барбадос. Первое время ром так и называли «барбадосская вода». В ходу был еще и пунш: все тот же нагретый или вскипяченый ром с сахаром, соком фруктов и пряностями. При употреблении пунш также поджигали.

Последствия пунша были разные. В 1807 году, «напуншевавшись», попал в плен к французам русский генерал барон Корф. Ехидный Ермолов описывал происшествие в красках:

«Четыре полка егерей под командой генерал-майора Корфа, расположенные в Петерсвальде, страшным образом лишились своего начальника. Он занимал лучший в селении дом священника, принялся за пунш, обыкновенное свое упражнение, и не позаботился о безопасной страже. Гусарского офицера, присланного для разъезда, удержал у себя. Несколько человек вольтижеров, выбранных французами, в темную ночь вошли через сад в дом, провожаемые хозяином, и схватили генерала. Сделался в селении шум, бросились полки к оружию, произошла ничтожная перестрелка, и неприятель удалился с добычею. Наполеон не упустил представить в бюллетене выигранное сражение и взятого в плен корпусного генерала, а дабы придать более важности победе, превознесены высокие качества и даже геройство барона Корфа. Но усомниться можно, чтобы до другого дня могли знать французы, кого они в руках имели, ибо у господина генерала язык не обращался. Я в состоянии думать, что если бы было темно, то барон Корф не был бы почтен за генерала в том виде, в каком он находился, и нам не случилось бы познавать достойным своего генерала из иностранных газет».

(В сентябре 1812 году под Тарутино в сходной ситуации едва не попал в плен Милорадович).

При Аустерлице начальник левого крыла союзной армии граф Буксгевден, по свидетельству его подчиненного, генерала Ланжерона, был изрядно нетрезв: «Его лицо было малинового цвета (по причине опьянения), и было такое впечатление, что он не понимает, что происходит вокруг. Я сообщил ему то, что произошло в Працене – нас обошли, мы окружены врагом. Он мне грубо ответил: «Генерал, вы везде видите врагов!». Тогда я ему малопочтительно ответил: «А вы уже в таком состоянии, что не видите их нигде!..».

Первое, что превращало армию в толпу, был именно алкоголь. Иван Бутовский, служивший в кампанию 1805 года портупей-прапорщиком, описывал первые дни после Аустерлица так: «При отступлении к границам Венгрии 21 и 22 ноября (3 и 4 декабря – прим. С.Т.) многие наши солдаты разбрелись по сторонам, пользуясь изобилием виноградных вин, предались пьянству, не могли следовать за армией и полусонные были схвачены французами. Так и только так увеличилось у неприятеля число пленных, на поле сражения кроме злополучной колонны Пржибышевского французам не удавалось брать русских в плен».

В Испании в 1808 году при наступлении Наполеона на английскую армию Мура был случай, когда англичанам пришлось оставить в деревне Бембибр тысячу напившихся солдат, большую часть из которых вырезали подошедшие французские кавалеристы. В 1812 году при выходе русских из Москвы многие солдаты перепились (торговцы раздавали вино, «чтобы не досталось французу») и валялись по улицам. Количество их было так велико, что Милорадович, командовавший арьергардом, выговорил у французов дополнительное время на эвакуацию города. Но и после этого допившихся до полного беспамятства русских солдат были сотни – французы, у которых водка уже давно кончилась, воровали у спящих русских фляжки.

Первым пьяницей русской армии был атаман Платов. (Денис Давыдов уверял, что когда Ростопчин представлял Карамзина Платову, атаман, подливая в чашку свою значительную долю рому, сказал: «Очень рад познакомиться; я всегда любил сочинителей, потому что они все пьяницы»).

Лечить от этого пристрастия тогда не умели, да и что ты скажешь начальнику всех донских казаков? В 1812 году князь Багратион, заинтересованный в том, чтобы Платов был трезвым – ведь его казаки составляли арьергард багратионовской армии – казалось, нашел средство: Платову хотелось стать графом, а Багратион сказал, что не видать атаману графского достоинства, пока он не бросит пить. Платов, и правда, на некоторое время «завязал», но потом все же сорвался. На беду, было это в самый день Бородина. Когда Кутузов приказал направить казаков во французский тыл, Платов беспробудно спал в обозе. Казаки были отбиты одним полком и вернулись в общем-то ни с чем. Кутузов, видимо, рассчитывавший на больший результат, в наказание оставил Платова и Уварова без наград за Бородино – единственных из генералов русской армии.

В октябре 1812 года Платов все же получил свой титул. По вступлении русских в Европу нашелся ему и достойный собутыльник – фельдмаршал Блюхер. Вино, любимое атаманом и приятное для его собутыльника, было «Цимлянское» – вряд ли оно тогда было особой крепости, но и им полководцы ухитрялись накачаться до упора. Русско-прусское возлияние происходило так: сидят атаман и фельдмаршал и молча тянут вино. Обычно Блюхер на каком-то стакане «отключался» и его увозили адъютанты, а Платов сокрушался: «Люблю Блюхера! Славный, приятный он человек. Одно в нем плохо: не выдерживает!». При этом Платов не знал немецкого, а Блюхер – русского. На вопрос адъютанта Смирного, как же они общаются, Платов отвечал: «Как будто здесь нужны разговоры. Я и без них знаю его душу. Он потому и приятен мне, что сердечный человек…».

Чаще всего злоупотребления спиртным всемирно-исторического значения не имели. Но бывали случаи, когда алкоголь поворачивал штурвал истории – то слегка, то круто.

В битве при Прейсиш-Эйлау 8 февраля 1807 года русская атака захлебнулась в буквальном смысле – наши солдаты нашли бочки с вином. Ермолов писал об этом так: «До одиннадцати утра дрались мы с умеренной потерею, но по дороге нашедши разбросанные бочки с вином (…) невозможно было удержать людей, которых усталость и довольно сильный холод наиболее располагали к вину, и в самое короткое время четыре из егерских полков до того сделались пьяны, что не было средств соблюсти ни малейшего порядка. Они останавливались толпами там, где не надобно было, шли вперед, когда нужно отступить поспешнее». Кто знает, может именно этих егерей не хватило нам во время атаки на командный пункт Наполеона?

Одной из самых больших удач для русских в 1812 году было то, что Багратион со своей небольшой (в 40 тысяч человек) армией в последней декаде июня сумел избежать окружения и соединился с армией Барклая-де-Толли. Маневр удался главным образом благодаря тому, что Вестфальский король Жером, посланный Наполеоном на перехват Багратиона, провел в Гродно больше времени, чем мог себе позволить. В некоторых книжках пишут, что Жером в это время не скучал: вино лилось рекой и, надо полагать, изрядно отвлекало Жерома от военных забот, прежде всего отправки войск к Несвижу. В результате Багратион вышел на Несвиж и через Бобруйск, Могилев ушел на соединение с Барклаем. Наполеон был так разозлен этой удачей русских, что, пишет Богданович, лишил Жерома самостоятельного командования, подчинив его маршалу Даву. В ответ Жером обиделся и 4 июля уехал в свою вестфальскую столицу Кассель.