– Тогда понимаете. Здешние крестьяне не любят богачей, но чужих ненавидят особо. Для них «итальянец» – пустое слово. В их глазах мы с вами – иноземцы, пришельцы из чужой враждебной земли, откуда приезжают сборщики налогов и вербовщики в армию. Вы, конечно, «принчипе», но все равно – не свой.

Дикобраз немного подумал.

– Понял… Спасибо за откровенность, синьор Канди.

Гость внезапно рассмеялся.

– Не за что. Я же сумасшедший!

Князь покачал головой. Шутка явно затянулась.

– И какие симптомы, синьор? Воете на Луну? Читаете проповеди здешним тараканам? Или, быть может, вы Наполеон?

Сказал и тут же пожалел, но гость отреагировал на диво спокойно, разве что перестал улыбаться. Задумался, прикусил губу.

– Вы помните, синьор Руффо, черные флаги на здешних улицах? Их вывешивают сразу после похорон и не снимают, ждут, пока полотно рассыплется в прах. Это очень древнее поверье: у человека не одна смерть, а две. После первой его дух еще здесь, на земле, рядом с живыми. Флаг для того, чтобы покойник не заблудился и не натворил бед. Обычно они там и обретаются – возле входа в дом. Стоят, но чаще сидят, словно нищие. Тихие, никого не трогают…

– Признаться, не слыхал, – удивился князь. – А где вы об этом прочитали?

Странный синьор Канди поморщился.

– Прочитал? Если бы! Я это все, к сожалению, вижу.

5

О Сталине как-то довелось поговорить с Карлом Ивановичем и поговорить всерьез. Случилось это после испанской командировки, когда отчет был уже написан, а черный марсианский ранец отдан сменщику. Лейхтвейс, как и остальные «испанцы», не мог понять, отчего на полуострове все кончилось так быстро и нелепо. «Анархисты», они же законное правительство Испанской республики, удержали Мадрид, легион «Кондор» так и не успел расправить крылья, даже непредсказуемый Дуче внял уговорам Комитета по невмешательству и вывел части Corpo Truppe Volontarie. Выиграла лишь Франция, под шумок оторвавшая от соседа северные области.

Добро бы еще воцарился мир. Но Лиссабонские соглашения нарушали и «красные», и «белые», перестрелки на линии разграничения случались что ни день, и ни одна сторона не собиралась признавать другую.

– Сталин, – коротко и веско ответил куратор на прямой вопрос. – Он договорился с республиканцами о присылке оружия и войск. Из этого могло ничего не выйти, но все-таки не исключена была большая война. А к мировой войне пока не готов никто, даже американцы.

Лейхтвейс мысленно сделал зарубку в памяти. Американцы – почему? У Рузвельта хватает проблем дома. Но сейчас его куда больше интересовал человек, который стал Термидором.

– Карл Иванович, а зачем Сталину большая война? Неужели думает начать Мировую революцию?

Куратор поглядел очень внимательно.

– Делаете успехи, Николай! Браво! Да, коммунисты всегда мечтали стравить своих врагов, а потом прийти на руины. А в испанском конфликте успели завязнуть очень многие, достаточно было раздуть огонь. Это, к счастью, поняли все, даже французы. Сталин духом не пал, сейчас он нацелился на Румынию. Кстати, именно об этой стране нам в ближайшее время придется серьезно поговорить.

«Марсианина» румыны интересовали в последнюю очередь. О конфликте в Трансильвании он прочел в газетах, прикинув, что и туда могут забросить. Но ничуть не вдохновился. Что «мамалыжники», что венгры, их враги – велика ли разница?

– Сталин опасен для мира. Сталин погубил революцию и установил диктатуру. Сталин – это война… Карл Иванович, если дело в одной личности, почему эту личность до сих пор терпят?

– Спросите уж сразу: почему Сталин до сих пор жив, – вздохнул куратор. – Технически его исполнить трудно, но, думаю, возможно. Проблема в ином. Очень многим Сталин нужен, причем именно такой: кровавый диктатор, мечтающий о завоевании мира. Когда-то последним доводом королей считались пушки. Теперь же товарищ Сталин для Европы – ultima ratio regis, лишний туз в колоде. Любая коалиция с участием СССР победит, а значит, его станут беречь как раз на такой крайний случай. Скажу больше: пока Сталин жив, жива и угроза новой мировой войны. Между прочим, в Рейхе давно подумывают о русско-немецком альянсе в противовес Польше и Франции. Не все, но многие.

«Вы тоже?» – так и срывалось с языка, но Лейхтвейс сумел промолчать. Главное уже сказано, но он все-таки спросил напоследок:

– Если Сталина не будет, диктатура в СССР падет?

Карл Иванович улыбнулся.

– Вы романтик, Николай. Вспомните, чему вас учили в советской школе. Исторический материализм отрицает всесилие личностей. Сталина, конечно, заменят, причем очень быстро. Но диктатуру, как вы ее называете, после его смерти ждут трудные времена. Сталин строил ее под себя, под собственную неповторимую личность. В общем, власть большевиков не падет, но встряска будет знатной… Хотите получить командировку в Москву?

Вопрос больше походил на шутку, но Николай Таубе ответил твердо, без тени улыбки:

– Хочу.

* * *

Летнее солнце начинало припекать, Лейхтвейс сдвинул кепи на затылок, мельком пожалев, что не захватил с собой свежий номер «Фолькише беобахтер». Сложил бы газету пополам, загнув нужные уголки, потом бы еще раз сложил, развернул – и вышла бы шляпа по сезону. Увидел бы его в таком виде гауптфельдфебель Шульце! Форма горного стрелка, бумажная панамка – и пулемет МГ-34. Как бы кондратий немчуру не хватил!

…То, что он тоже немец, Николай Таубе часто забывал. А когда вспоминал, то очень удивлялся.

– И что там? – дохнули над правым ухом.

Гребень скалы был пуст, но Лейхтвейс на всякий случай приложил бинокль к глазам. Никого и ничего, только две веревки – от края скалы к самому подножию. Ребята расстарались.

– Противника не обнаружено, – честно доложил он. – Наших тоже нет. Вилли, отдыхай! Время еще не вышло, сам же говорил.

Наблюдали по очереди, меняясь каждые двадцать минут. До контрольного срока еще больше часа, над седловиной царила звонкая горная тишина, однако Банкенхоль был явно не в духе. Ворочался, то и дело привставая с выстланной ветками «лежки», выглядывал из-за камня, брался за бинокль – или напрягал его самого. Лейхтвейс ни о чем не спрашивал, но и сам начинал понемногу тревожиться. Гефрайтер не новичок, значит, есть причина.

Он покосился на напарника. Тот понял и виновато улыбнулся.

– Волнуюсь! Сам понимаю, что глупо, но ничего поделать не могу. У меня такое уже бывало. Собираюсь на скалы, а изнутри что-то грызть начинает…

Махнул рукой, отвернулся и проговорил, глядя в горячее летнее небо:

– Ни разу не обмануло. То веревка запутается, то хапала из-под руки выскользнет.

Не договорил, но и того хватило. Лейхтвейс поглядел на пустой скальный гребень, затем на напарника.