– Как у Ницше, – рассудил Лейхтвейс. – «И если ты долго смотришь в бездну…»

– «…То бездна тоже смотрит в тебя», – подхватил Карл Иванович и улыбнулся, что случалось не слишком часто. – Ваши соотечественники все сформулировали в одной емкой фразе.

Николай Таубе кивнул:

– Помню. Не верь, не бойся, не проси.

* * *

Во сне было небо, солнце и любимая девушка – совсем рядом, только протяни руку. Они летели над ослепительно-белыми облаками, похожими на несомые ветром паруса. Земля далеко, и о ней не хотелось думать.

Ладонь инструктора Вероники Оршич затянута в черную тяжелую перчатку, словно в латную рыцарскую рукавицу. Лейхтвейс понимал, что никогда не коснется ее пальцев, не скажет ничего, даже не намекнет. У синеглазой своя жизнь, такая красивая, как она сама, и в этой жизни ему, мальчишке-эмигранту, нет места. Но это почему-то не огорчало, напротив, придавало силы. Он тоже небесный рыцарь. Слова не нужны, если ты способен на большее. Вероника старше, умнее и опытнее, она – синь от небесной синевы. Но когда-нибудь они встретятся над облаками на равных.

Полет был бесконечен, словно жизнь. «Тебе совершенно не за что умирать…» Есть! Только умирать нельзя, он лишь в начале пути. Дон Кихот, странствующий идальго, вызвал на бой ветряную мельницу – и проиграл. Он, Лейхтвейс, проиграть просто не может, хотя у его мельницы крылья из острой стали.

Солнце светило ярко, небо казалось бездонным, и первый подвиг был еще впереди.

Он победит.

8

– Призраки! Мертвецы! Ламии! – холеные ладони подесты плавно взметнулись к потолку. – Ужас и дикость! И в таком месте мне выпало служить Отчизне! В Риме не хотят понять, что здесь до сих пор царит самое настоящее Средневековье. Дорогой синьор Руффо! Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от тех, кто распространяет этот яд!..

Джузеппе Гамбаротта, тяжело шагнув к письменному столу, безошибочно извлек из стопки папок нужную.

– Сюда я складываю все подобные байки. Жаль, братьев Гримм уже нет в живых! К сожалению, все эти сказки про местную нежить далеко не безобидны. Человек исчезает, и дюжина свидетелей готовы подтвердить, что его увела с собой Белая Градива. И как прикажете его искать, если сам синьор бригадир охотно такое пересказывает? А ведь образованный человек!..

Князь внимал, не перебивая. Он здесь гость, главное же, до заветных шести часов пополудни оставалось еще целых четыре минуты. Радиоприемник, новенький немецкий «Телефункен», скучал на столике возле окна.

– А после заката мы с вами прогуляемся по здешним улицам вместе. Если вы, конечно, не против. Выберем подходящий день, лучше всего в полнолуние…

Как ни далек был Дикобраз от светских условностей, однако визиты должно отдавать, тем более, в доме подесты имелась такая заманчивая приманка. Послушать вечерние новости синьор Гамбаротта согласился после первого же намека.

– О-о! Синьор Руффо, это очень патриотично. Увы, из-за всех этих забот я даже газеты просматриваю не каждый день. Передовицы мне пересказывает секретарь…

Синьор Гамбаротта прекратил обличать своих суеверных земляков очень вовремя, без двух минут шесть. Князь, едва удержавшись, чтобы не включить «Телефункен» самому, терпеливо дождался, пока засветится зеленым его единственный глаз. Осталось легким движением верньера «поймать» Рим и поудобнее усесться в глубокое старое кресло.

…Будь он дома, Дикобраз настроил бы приемник на Лондон. Однако такой патриотизм подеста мог бы и не оценить.

– «Говорит Рим! Говорит Рим! Передаем краткую сводку последних известий. Вождь итальянского народа Бенито Муссолини выступил с большой речью, посвященной будущему страны, Средиземноморья и всего мира…»

Князь полез в карман, но вспомнил, что оставил блокнот в гостинице. Осталось понадеяться на память.

Диктор был в ударе. Даже интонация казалась знакомой, словно сам Кувалда стоял у микрофона, вздыбив вверх тяжелый подбородок и сжимая кулаки. «Наша благородная раса должна занять достойное место в современном мире! Настал час вспомнить славные времена великого и непобедимого Рима!..»

Прочие новости прозвучали скороговоркой. Князь их тоже почти не слушал, решив дождаться газеты. Успеется, ничего важного. Вот бывший капрал действительно сумел удивить.

* * *

– Синьор Руффо, а почему империя – Латинская? – осторожно поинтересовался подеста, когда погас зеленый «глаз» «Телефункена». – В школе нам говорили, что наша империя именовалась Римской!

Князь встал и подошел к подоконнику. За чисто вымытым стеклом – знакомая площадь. Почта, старинный собор с мощами святого Иоанна, муниципалитет… Можно и промолчать, сославшись на глубокую мудрость Дуче, непостижимую простым смертным, однако слышанное хотелось разъяснить и себе самому.

– Муссолини выступал в Валенсии в присутствии генерала Санхурхо, одного из лидеров испанских «белых». Тот монархист, но династия Бурбонов слишком скомпрометирована. Дуче пообещал Испании мир, единство, полное восстановление исторических границ – и нового короля. Все это она получит, когда станет частью новой империи. Латинской – по той же причине, отчего Латинской стала Америка.

– В смысле, латинская раса? – не без труда вспомнил синьор Гамбаротта. – Но Лациум это же у нас, в Италии! Итальянцы тоже – латинская раса. Так что это значит? Мы с Испанией объединимся? А новый король? Неужели наш Виктор Эммануил?

– Еще не знаю. Пока это лишь заявление, пробный шар. Другое важно. Раз уж вы, синьор, помянули школу, то наверняка сможете вспомнить, что такое Рубикон.

Подеста приосанился.

– Конечно! Река в Италии к северу от города Римини, во времена Юлия Цезаря – граница провинции Галлия. Для Цезаря перейти Рубикон означало начать войну…

– …И отрезать все пути назад, – кивнул князь. – Все последние годы у Дуче хватало ловкости балансировать на самом краю, не ступая в воду и не рискуя начать большую войну.

– А сейчас? – подеста, перейдя на шепот, на всякий случай оглянулся. – Неужели того… Переступил? И… Война? Синьор Руффо, я конечно же, патриот…

Дикобраз вновь поглядел на пустую в этот час площадь. Все, как и прежде, в славном городе Матера – без перемен.

– Еще не знаю, – повторил он. – Только назад ему уже хода нет[15].

Соблазн. – Собачий вой. – Допрос. – Беглецы. – Альберт. – Могильщик. – Вербовочная беседа

1

Пройдясь пару раз по камере – от двери к умывальнику и назад, Лейхтвейс наконец-то сумел понять, что в ней не так. Кладка, трубы и электрическая проводка, ржавый железный колпак поверх лампочки – старые, причем многое успело изрядно обветшать. Однако совсем недавно кому-то это все понадобилось. Проводку частично заменили, поставили новый умывальник, а вот до колпака руки не дошли. Дверь тоже новая, такие сейчас ставят в бомбоубежищах. Эту врезали в стену, причем дверной проем расширили, для чего пришлось потревожить камень. Сколы замазали цементом, но тоже наскоро, словно очень спешили. Железный лист на полу, похоже, так и остался после ремонта, забыли вынести. Камеру чисто помыли, однако на покраску времени уже не осталось. Значит, куда бы его не привезли, это – не постоянная база.