— Тебя бы определенно взяли на роль Геллы, — с трудом проговорил Иннокентий, не зная, с какой стороны лучше обойти этот экспонат. Встала прямо посередине. Специально. — Настя, скажи русским языком, что ты хочешь?

Она молча сделала к нему шаг.

— Настя, зачем это тебе?

— Просто хочу, — ответила она тихо и подняла руку, чтобы коснуться пальцами его щеки, чуть ниже шрама.

Рука мягкая, а он колючий.

— Небритый, да? — спросил он, прощаясь с последним воздухом в замершей груди.

— Побрейся…

Иннокентий отвел от лица ее руку, превозмогая боль, сковавшую все тело.

— Так девушки не ведут себя…

Надо было оттолкнуть ее руку, но пальцы сами переплелись с ее пальцами, и она первая усилила хватку.

— Так я не девушка…

Глаза близко. Прожигают насквозь.

— Я же не в этом плане… — едва различимо прохрипел Иннокентий. — Настя, я… Мне нечем предохраняться. Так что, увы…

Она вырвала руку и отступила на шаг. Иннокентий шумно выдохнул, чувствуя, что ему сделать шаг будет теперь ох как нелегко.

— Правда, что ли? — не поверила она.

— Да.

Сказать всю правду — он уже три года не держал в руках резинки.

— Но ведь ты идешь за сигаретами…

— Настя, ты все это серьезно? — Иннокентий пытался говорить ровно. Куда там… Дыхание сбивалось на каждом слове. — Настя, ты не должна этого делать… Я ведь просто…

Слова закончились. Настя отступила еще на шаг. Выпрямилась.

— Вы, Иннокентий Николаевич, действительно считаете, что я себя так низко ценю?

Он лишь громко сглотнул в ответ. Она же поднялась чуть ли не на цыпочки.

— Мышка за сыр не продается. Если я вам не нравлюсь, так и скажите…

— Дура!

Он рванулся вперед, сгреб ее в объятья и впился в губы. Она вскрикнула, но скорее от неожиданности, чем от боли, но он поспешил ослабить хватку и скользнул с острых лопаток на волосы. Однако ж губ не отпустил, просто наглаживал дрожащими пальцами влажную, как и у него, шею. Настя просунула руки ему за спину, и он почувствовал сквозь рубашку ее острые соски и резко выпустил влажные губы.

— Иди в душ, — хрипло выдохнул он. — Иначе я уже никуда не пойду. Только никому не открывай в таком виде. У меня ключи… — добавил он, чтобы самому улыбнуться и заставить улыбнуться ее.

Однако Настя глядела на него без тени улыбки. Длинные пальцы продолжали касаться его груди. Он опустил глаза: на ногтях — и как же за столом он этого не приметил — осталась краска, и сейчас он целовал радугу.

— Я мигом, — Иннокентий наконец выпустил ее пальцы. — Ты не успеешь передумать…

— Я не собираюсь передумывать, — ответила Настя все тем же предельно серьезным тоном.

Он зачем-то кивнул и, схватив с вешалки куртку, рванул на лестницу. Без лифта понесся вниз, на ходу проверяя наличие ключей и бумажника. Сумасшедший, чуть ли не закричал он себе, вылетая под дождь. Куртка х/б, капюшона нет… Дурак… И чему улыбается? Тому, что его нагло соблазнила серая мышь лисьей породы?

Он перебежал через дорогу. Хорошо еще тут есть круглосуточные магазины и продавщицы пока не совсем заспанные.

— Пачку Данхилла, пожалуйста, — попросил он и, как мальчишка, с опаской покосился на лежащую за стеклом пачку дюрекса, а потом просто ткнул в него пальцем. — Одну… Пачку.

— У нас нет.

— Чего нет? — не понял Иннокентий.

Продавщица, лет так на двадцать его старше, воззрилась на него поверх очков и положила к кассе пачку презервативов.

— Данхилла нет.

Он метнул взгляд на табачный стенд и попросил Парламента.

— Какой?

— Аква блю.

— У нас только платинум.

— А чего вы тогда спрашиваете? — Иннокентий убрал с лица мокрые от дождя волосы.

— Так будете брать?

— Не буду.

— Какие будете?

— Никакие. У вас Фазер есть. С фундуком?

— У нас и без фундука нет, — ответила уже зло женщина.

— А что у вас есть?

— А вам еще, кроме этого, — она ткнула наманикюренным пальцем в пачку презервативов, — что-нибудь разве нужно?

— Не нужно.

Иннокентий бросил на прилавок купюру.

— И сдачи не нужно.

Сунул купленную пачку в карман и рванул обратно под дождь. Настроение ему сейчас ничего не могло испортить. Даже злая тетка в магазине.

Иннокентий осторожно прикрыл входную дверь, точно боялся кого-нибудь разбудить — само так как-то получилось: точно в далекой юности пришел в родительскую квартиру после ночной гулянки и боялся нагоняя. Сейчас сердце тоже замирало в груди. Пусть и по другому поводу. Даже с консьержкой он поздоровался слишком уж заискивающе, точно хотел, чтобы та не донесла родителям про его шуры-муры. Стало немного интересно, в курсе ли бабка, что Настя не ушла сегодня.

Поднимался он в квартиру без лифта, медленно: мальчишеский задор прошел. Иннокентий уже не знал радоваться или плакать, что Настя оказалась настолько доступной, что даже чувство вины не всплыло в душе. Отказаться — а зачем? Вдруг эта ночь наконец успокоит его и уберет дурацкое наваждение, мешающее дышать. Между мышкой и попугаем не может быть ничего. Так у них ничего и не будет, кроме секса. На одну ночь.

— Настя!

Он снова позвал тихо и даже удивился, что она тотчас вышла к нему из гостиной. На этот раз одетая — в его футболку, но он понимал, что под ней ничего нет.

— Я весь мокрый, — сказал он, ведь нельзя же просто так позвать девушку и молчать. — Вот думаю, надо теперь в душ или я уже сходил…

В ответ она по-деловому стянула с хвоста резинку.

— Я пошел бриться, — бросил Иннокентий быстро и зацепил куртку за крючок прямо за воротник, не тратя времени на поиски вешалки.

— Хорошо.

Настя осталась стоять в дверном проеме, держась рукой за закрытую створку двойной французской двери. А Иннокентий продолжал стоять подле вешалки, не в силах сделать шага к двери ванной комнаты. В его футболке, в какой-то там балетной позиции, с плотно стиснутыми ногами маленькая Гелла утратила развязность и вернулась в ипостась невинной мышки. Что за дурацкие метаморфозы с ней постоянно происходят? Точно два начала в ней борются: скромное и развязное, точно она не знает, которое из них больше придется ему по вкусу. Почему именно ему? Неужели у нее нет парня? Или она решила подцепить себе кого побогаче? Но он не готов пока ни к каким, даже постельно-деловым отношениям. Ему нужна с ней одна ночь — и все. Или вообще ничего не надо.