Я презирал любые мистификации и религиозность, что граничила с помешательством. В юности мне хотелось доказать всем, что боги – выдумка, и я запоем читал легенды, хронологии и летописи и выписывал все несостыковки. Всё, что мог найти о вере в Молодых и Старых богов. Какая ирония. Но сейчас я всё равно – сквозь весь свой скептицизм и рационализм – ощущал неприятный холодок, разливающийся по телу. Чувство опасности было острым, хотя я не понимал, чего именно стоит бояться.

Я устало закрыл глаза, и память услужливо подбросила воспоминания о кровавых разводах, изувеченном теле и оскверненных идолах Молодых богов. Сомневаться не приходилось: в мире пробудилось нечто воистину зловещее. И это зло еще заявит о себе.

Следующие полгода показали, что чутье не подвело. Убийства повторялись. Но были и неожиданности. Кровавые ритуалы переместились в саму Столицу. Тела всегда находили вблизи храмов Перуна, реже – у отдельно стоящих алтарей, а однажды труп лежал прямо на жертвеннике в храме. Но это была совсем небольшая церква на окраине.

Каждый раз птицы. Я вернулся в некогда любимые и изученные до последней полки архивы библиотек, отыскал литографии и убедился, что это были не просто птицы.

Места преступления и тела стилизовали под популярные некогда изображения с представительницами давно забытого культа райских птиц. Гамаюн, Алконост, Сирин, Юстрица и теперь вновь Жар-птица. Я было надеялся, что после Юстрицы убийства прекратятся, но нет. Преступники пошли на новый круг. Всё те же пугающие птичьи позы и рисунки кровью, но самое неприятное скрывалось под точным разрезом, зашитым аккуратными стежками.

Вскрыв тело самого первого юноши, мы с потрошителем в ужасе застыли. Внутри были перья. Все внутренности извлечены, а перья уложены с осторожностью – ни одно не сломалось. Именно этим и отличались жертвы. Цветом перьев. Под стать им были нити, стягивающие мертвую плоть. К пятому трупу я перестал удивляться. Аккуратность, с которой всё было сделано, вызывала у меня тошноту.

Кроме самого трупа в птичьей позе, всегда присутствовали рисунки кровью. Когда убийства переместились в Столицу, кровавая мазня стала осмысленной. Всегда картины падения Молодых богов и возвышение над ними Верховного Бога, карающего и несущего смерть. Как ни силился я найти в религиозных книгах связь между Перуном и райскими птицами, ничего не удавалось. Во всех признанных трактатах об этом умалчивалось, но я откопал неканоничный текст, где упоминалось, что когда-то, на заре мира, Даждьбог взял себе в жены птицу Сва и она принесла ему многочисленное потомство, которое и стали звать райскими птицами. Но там ни слова не говорилось о Верховном Боге. Отложив на время религиозные тексты, я сосредоточился на уликах.

Первые два убийства повели меня по ложному следу. Жертвами были ослепительно красивые юноши. Тонкие черты лица, хорошее сложение. Даже смерть не могла отнять их странной, совершенно не мужественной красоты. Я сделал вывод, что преступники охотятся на мальчиков, не успевших окрепнуть и превратиться в мужчин. Но после появились девушки. И мужчины старше. Возраст, пол, тип внешности жертв невозможно было предугадать. Роднило их лишь одно. Они были слишком, почти нечеловечески красивы.

Я пошел дальше и отметил на карте места, в которых были найдены тела. Но и здесь не было системы.

Ясно лишь одно. Преступления совершены одной и той же группой. Предположительно, малочисленной и очень агрессивной сектой, поклоняющейся Верховному Богу – Перуну. Больше я не мог найти ни единой зацепки.

Приходили сводки из других поселений. Несмотря на строжайшую секретность, сведения о преступлениях всё же просачивались в народ. Поднимались волнения и беспорядки. Газетчики не церемонились и публиковали заголовки один громче другого. «Великий Перун карает богоотступников», «Кто же следующий?», «Наш мир проклят».

Одни бросились в храмы и истово молились своим богам. Другие закрылись по домам, хоть убийства и нигде, кроме Столпов и Столицы, не происходили. Были и те, кто игнорировал всеобщее мракобесие, продолжал жить прежней жизнью и даже критиковал религиозных представителей, ссылаясь на то, что слепая вера не доводит до добра.

Меня же это дело буквально лишало рассудка. Раз за разом я засиживался на работе допоздна, гоняя по синему экрану сетевика таблицы и схемы, пытаясь нащупать ниточку, которая приведет к разгадке. Нет преступников, которые не делают промахов. Каждый человек ошибается, и мне необходимо найти, где же эти спятившие мясники промахнулись.

Как они незаметно перемещали тела с места убийств к храмам, а в особенности к Столпам? Я предложил усилить патрулирование улиц. Каждый следопыт, даже самый опытный, получил дополнительные смены в нагрузку к основной работе. Теперь в участке меня ненавидели гораздо сильнее, чем прежде. Меня это удивляло. Почти у каждого следопыта были жены, подрастающие дети. Таких закоренелых холостяков, как я, в отделе было по пальцам сосчитать. Неужели они не хотели задержать убийц, чтобы не подвергать своих близких опасности?

Но патрулирование не принесло результатов. После я изучил календарь праздников, посвященных Молодым богам, надеясь найти связь с днями убийств. Но четких пересечений не было. В других поселениях вообще сняли надзор. После первого убийства там тоже работали патрули, но спустя два месяца тишины руководство решило перейти в штатный режим работы. Лишь ценой испортившихся отношений с вышестоящими я добился, чтобы в Столице сохранялось чрезвычайное положение. Вышестоящее начальство выражало недовольство, но, поглядите-ка, у нас каждый месяц новый труп! И я верил, что рано или поздно преступники совершат роковую ошибку, а потому писал рапорт за рапортом, прося усиление патрулирования. Меня – хоть и нехотя – послушали.

Сложно поверить, что люди, убивающие с такой непревзойденной жестокостью и методично соблюдающие ритуал, не склонны к определенной системе. Но по истечении шести месяцев я с неохотой признался себе, что рабочей версии нет. Я толком не знал, что делать дальше.

Вчера было совершено шестое убийство. Утром, выйдя на смену, я понял, что в анатомичке меня ждет новая Жар-птица. Захотелось что-нибудь разбить.

От дешевого кофе и самокруток, которые я скуривал одну за другой, тошнило. Еще сильнее тошнило от косых взглядов сослуживцев. Мне казалось, что сильнее ненавидеть просто невозможно. Как ладно они сплотились против меня. Полгода назад мой склонный к систематизации мозг называли надеждой участка. В конце концов, я был знатоком писаний и текстов. На меня полагались в этом вопросе. Но с каждой провальной идеей, с каждой дополнительной сменой и увеличившимися часами работы я превращался из блестящего следопыта в парию[7]. И началось всё с честного предположения, что столь четкий надрез мог сделать лишь опытный потрошитель или врачеватель.

Я превратился в следопыта, который подозревает своих. В Мстислава, который всегда задирал нос. В человека, который плюнул в колодец, из которого пьет.