– Не спорь со мной, – произнес я сердито. – Если папа просит: «Уезжай!» – значит, уезжай. Папа тебе плохого не посоветует. Ну, а коли выйдет, что старый болван и только пугает, всегда сможешь вернуться.

Я пододвинул чемоданы.

– Укладывайся, не торопись. Самолет твой завтра после обеда, так что время есть. Особо не нагружай, бери самое необходимое. Остальное во Франции сама купишь. Не забыла еще французский, а?

Анька машинально кивнула. В свое время она заканчивала французское отделение филфака, работала переводчицей в Госкино и, как я помнил, лопотала довольно бойко.

– Пап, ведь не фашизм у нас, – сказала она. – В лагеря вроде не сажают, Дума работает. Он даже твоего премьера пока не сменил. Может, ты все-таки зря пугаешься и меня пугаешь? Войны-то не предвидится, Запад опять же готов идти нам навстречу. Вот завтра вся семерка в гости к нам, кредитов дадут. А ты, между прочим, к ним сам ездил…

– Уела, доча, – усмехнулся я. – Было дело, ездил. И денег просил. А теперь, обрати внимание, они сами предлагают. Чуют запашок смерти, откупиться пытаются. Очень, понимаешь, неприятно ждать, когда жареный петух в одно место клюнет.

– Так, думаешь, клюнет? – тихо спросила Анька. Желание спорить, к счастью, у нее прошло.

Вместо ответа я подвел ее к окну и показал пальцем на наших охранников. Эти молодцы внизу тренировались с манекенами. Бросали через себя, прикалывали острыми длинными ножами. Приемы у них получались пока неважно, однако ножами они пользовались уже с уверенностью хороших мясников.

– Видела? – спросил я. – Усекаешь?

– Ага, – почему-то шепотом ответила мне Анька. – Усекаю. Ты прав, па, не очень-то они похожи на охранников.

За спиной раздался громкий визг, и мы с дочкой одновременно вздрогнули. Это пацаны дососали свои леденцы и устроили громкую потасовку, прямо на куче вещей. Хорошо, что у меня всегда был припас для этих малолетних хулиганов. Я быстренько достал по шоколадке и вручил Игорьку и Максимке. Потом повернулся к Аньке, которая, как зачарованная, стояла у окна, не в силах оторваться от зловещего цирка внизу.

Я взял ее за руку, потянул за собой и усадил на диван рядом с чемоданами.

– Ну, какая ж это охрана, – объяснил я. – Это конвой. Охрана охраняет, а эти нас с тобой караулят. Посуди сама: за последний месяц ни одного звонка, ни одного визита. Ладно, допустим, друзья-приятели отшатнулись, да ведь не все же?

Тут я сообразил, что не все. Заезжали Иволгин с Батыровым, бывшие мои советники. Теперь и их не стало.

Анька взяла первый сверток и швырнула его в раскрытый чемодан. На втором задумалась.

– Слушай, па, а что значит отпускают не задаром? Они тебя взамен о чем-то попросили? О чем-то важном, да?

Я прикусил язык. Надо же было брякнуть это дурацкое «не задаром»! Теперь надо как-то выкручиваться, чтобы ей потом всю жизнь не мучиться угрызениями совести.

– Да так, мелочь, – буркнул я, стараясь как можно небрежнее. – На «Спартак» меня завтра позвали.

– А с кем он играет? – полюбопытствовала доча.

– На балет меня пригласили, – объяснил я коротко. – На балет, понимаешь. В Большой.

– Это у них для тебя такая форма пытки? – невинным тоном спросила доча.

Ехидством она в маменьку, это точно. Ну, слава Богу. Если уже шутит, то порядок.

Я сердито нахмурил брови, всем видом показывая, что обиделся.

– Правильно, – сообщил я. – Типа электрического стула. После первого тайма… тьфу, черт!… первого действия папашу твоего можно будет намазывать на бутерброд и лопать. После второго действия он окончательно свихнется и расцелует всех своих врагов.

Анька хитро прищурилась, нисколько не поверив, что я и вправду рассердился на ее подначку.

– Тебе еще повезло, что завтра «Спартак», – объявила она. – Могло быть и хуже.

– Это еще почему? – удивился я.

– Могли бы позвать на «Лебединое озеро».

От одного этого названия у меня ломило в зубах со времен памятного августа.

– И вправду, – сказал я растерянно. – Эти садисты на все способны. Значит, повезло.

Дежурный на Лубянке мельком глянул на мой пропуск и кивнул. Я взял на контрольном щите ключ от своего рабочего кабинета, отключил сигнализацию и стал подниматься на наш второй этаж, нарочно производя побольше шума. Не то что дежурный стал бы проверять, куда это направляется капитан Лаптев, но от привычки не пренебрегать мелочами, если возможно, я старался никогда не отступать. Дотопав до середины лестницы, я спустился на цыпочках обратно и быстро прошел в направлении галереи. В это время переход был уже пуст, однако задерживаться тут не стоило. Мне повезло не встретить какого-нибудь припоздалого опера, и через две минуты я уже стоял у двери архива. Открыть дверь – дело нескольких секунд. В тот момент, когда тяжелая массивная дверь беззвучно поддалась, на пульте у дежурного обязаны были загореться лампочка и нудно заныть сигнал зуммера. Это в том случае, если включена сигнализация. Но я ее как раз и отключил – незаметно, заодно со своим кабинетом. Если дежурный заметит, легко будет сослаться на то, что задел рукавом: тумблерочки там действительно очень легкие.

Это был, разумеется, не Главный Архив. И даже не один из оперативных архивов, которые держали наготове на случай ошибок в компьютере. В эти я бы так просто не проник. Там сигнализацию не выключишь одной жалкой кнопочкой. Там круглосуточная охрана, и без личной резолюции генерала Голубева туда просто никогда не попадешь. Да и то эту резолюцию обсмотрят со всех сторон, только что не просветят на рентгене.

Мне повезло, что эта цитадель находилась на другом конце здания. В этой части этажа телекамер – и тех почти нет. А те, что есть, давным-давно страдают катарактой линз. К тому же старые камеры создают большие помехи для компьютеров, и их без нужды стараются не включать. Сейчас, например, они еще не включены. А в полночь, когда они будут наконец задействованы, в этом коридоре уже не будет меня.

Я притворил за собой дверь и включил местное освещение. Глазам моим предстала картина привычного беспорядка. Все шкафы у стен пустовали, указатели валялись в самых неожиданных местах. Весь центр огромного зала занимала величественная куча папок, папочек, облысевших картотек и просто подшитых кое-как бумаг неизвестно какого назначения. Разгильдяйство нас погубит – разгильдяйство нас и спасет.

Это был наш знаменитый Мусорный Архив. Некоторые называли его также Большой свалкой, а какой-то начитанный шутник из аналитического отдела даже пустил названьице Остров погибших кораблей. В том смысле, что останки трудовой деятельности бывшего Пятого управления Лубянки нашли здесь свой последний приют. Рассказывают, что именно в таком вот виде застала этот зал команда Бакатина, когда в августе 91-го пришла принимать дела. Больше половины архива Пятого управления было уничтожено в ночь с 21-го на 22-е августа. Кое-что под шумок успели унести, и где-то эти ядовитые папочки отлеживаются, а может, уже и в деле. Остальное так и осталось лежать громадной неразобранной кучей. Каждый новый начальник КГБ-МБР-ФСК посещал один раз Остров погибших кораблей, брал с краю какую-нибудь папку постарее и, если там не было ничего горячего или даже теплого, отдавал журналистам. Насчет всего прочего давалось указание немедленно все разобрать и восстановить порядок. Эффективность этих приказов могла сравниться только с административным воздействием на бороду дяди Саши Филикова. То бишь подчиняться приказу никто не собирался. Как-то так вышло, что при составлении нового штатного расписания про Большую свалку кадровики забыли и не прикрепили к этой горе мусора даже какую-нибудь девчонку из оперативного резерва. Поэтому здесь все оставалось практически без изменения. Архив потихоньку растаскивался, но медленно: в ту памятную августовскую ночь все папки лишились своих опознавательных знаков, и искать тут что-либо целенаправленно не имело никакого смысла. Конечно, попадались сталкеры, которые возвращались от мусорной кучи с полезными трофеями. Но их было явно недостаточно для того, чтобы в обозримом будущем Мусорный Архив ликвидировался как бы сам собой.