Это был дух энергии и прогресса, постоянного стремления к «усовершенствованию мануфактур, торговли и мореходства». «Современность» была идеалом для писателя. Пока весь культурный и не очень мир лихорадило от азартных игр, рабочий и торговый люд брал максимум от беспрецедентных возможностей, появлявшихся в стремительно развивающейся стране, которую Дефо описывает как «самую процветающую и богатую в мире», которая совершила невероятный прогресс как в «культуре», так и в «коммерции», заметно разрослась как в плане «населения», так и «зданий». К примеру, говоря о Девоншире, Дефо отмечает, что «все люди там трудятся на местных мануфактурах».

Даже когда «мануфактуры» еще не ассоциировались с грядущей промышленной революцией, их производительность и повсеместность не могли не удивлять. В солидных домах зажиточных горожан можно было встретить ткани из Малмсбери, ножи из Шеффилда и стеклянную посуду из Ноттингема. Всем двигала торговля, этот великий двигатель прогресса. Дефо полагал, что торговля – это «неосушимый поток, который не только наполняет пруд и препятствует его высыханию, но и постоянно переливается через край, питая другие водоемы и землю вокруг».

Города являлись оплотом торговли. Различные ремесла, зарождавшиеся в мелких и крупных городах, «считались среди местных жителей панацеей от всех бед». Разве можно было представить, к примеру, Лидс без текстильной промышленности, Ньюкасл-на-Тайне – без торговли углем, Ярмут – без сельди, а Халл – без сливочного масла? Дефо приходит в восхищение от Нориджа, где «все жители заняты на мануфактурах и коротают дни в мастерских или, как они называют их сами, чесальнях, за ткацкими станками». Работа находилась для всех. Дефо с удовольствием отмечает, что в Тонтоне и его окрестностях «не было ни одного ребенка старше пяти лет, за исключением беспризорников и невежд, чьи родители забросили их воспитание, который бы не мог заработать себе на хлеб».

Любители древностей предыдущего столетия, к примеру антиквар Элиас Эшмол и археолог Уильям Кемден[74], по запаху выискивали следы старины, словно она составляла основу парфюмерного букета Англии. В отличие от них Дефо воспринимал старинные диковины лишь как пережиток прошлого, а средневековый городок Вустер казался ему «старым и тесным, а дома в нем стоят слишком близко друг к другу». Другое дело деревня Стратфорд в окрестностях Лондона, «где каждое пустое место немедленно застраивается новыми зданиями», при этом «стоимость жилья и арендная плата растут даже в отношении домов, построенных давно».

Вопреки религиозным и политическим взглядам того времени торговля стала восприниматься как дело государственной важности. В конце XVII – начале XVIII века появился целый ряд новых книг, среди которых «Два трактата о государственных доходах и торговле Англии» (Two Discourses on the Public Revenues and Trade of England) Чарльза Давенанта, «Историко-хронологическое рассуждение о происхождении торговли» (Chronological Deduction of the Origin of Commerce) Адама Андерсона, «Анналы торговли» (Annals of Commerce) Дэвида Макферсона (1746–1816), «Британский купец» (The British Merchant) Чарльза Кинга, «Исследование торговли» (Survey of Trade) Уильяма Вуда. И разумеется, было бы большим упущением не упомянуть собственное сочинение Даниеля Дефо «Образцовый английский купец» (The Complete English Tradesman).

«Национальная торговля – это наша главная опора, – заявил лорд Картерет, выступая перед палатой лордов, – и поэтому мы должны подчинить все прочие стремления ее сохранению». Если раньше англичане ратовали за чистоту своей веры или гордились сбалансированностью неписаной конституции, то теперь они ликовали по случаю небывалого подъема торговли. Вряд ли бы кто-то не согласился с тем, что Англия была крупнейшей торговой державой в мире. Кто мог конкурировать с ней? Какая еще страна могла похвастаться столь мощным флотом? В одном из «Философских писем»[75] (Letters Concerning the English Nation) под названием «О торговле» (On Trade) французский философ и историк Вольтер заметил, что Англия стала «столь могущественной торговой державой, что смогла отправить одновременно три флотилии в три разные, далекие части света».

В сущности, торговля гарантировала власть без кровопролития. Джон Гей удачно выразил это в стихах:

Разумеется, все происходившее означало масштабные социальные преобразования. Купец и торговец, ранее находившиеся на нижних ступенях социальной иерархии, теперь по статусу не уступали священнослужителям и юристам. В том же письме Вольтер отмечает, что брат первого министра лорда Таунсенда был торговцем в Сити, а сын графа Оксфорда – купцом в Алеппо. Роберт Уолпол женился на дочери лесопромышленника. Торговля теперь означала не только свободу, но и престиж. Поэтому виги – покровители и мастера торговли – имели явное преимущество перед тори. Теперь торговля рождала джентльменов, даже если их происхождение не позволяло им войти в высшие круги аристократии.

Теперь купцов воспринимали как людей, способных принести ощутимую пользу и увеличить благосостояние страны. Томас Тернер, местный лавочник из поселка Ист-Хоатли, неподалеку от Льюиса, в период с 1754 по 1765 год вел дневник, в одной из записей он восклицает: «Как хороша торговля, когда она полноводным потоком устремляется в нужное русло. Она словно вдыхает жизнь и душу в действия человека». Торговля была столь же необходима для страны, сколь необходима кровь, бегущая по венам человека. Торговля стала метафорой нации.

Два крупнейших события века в области топографии оказались теснейшим образом связаны друг с другом – разрастание Лондона и развитие небольших городов. Объединение Англии и Шотландии позволило создать обширную зону свободной торговли: финансовая жизнь Лондона оказалась тесно переплетена с торговлей Ливерпуля, угледобывающей промышленностью Центральной Англии и текстильной промышленностью на севере страны. Все отрасли развивались сообща будто по мановению незримой руки и в соответствии с основными законами бытия.

Между тем статистика говорит сама за себя. Импорт и экспорт в течение XVIII века выросли в пять раз, тогда как реэкспорт – в девять. В период с 1726 по 1728 год импорт увеличился на 22 %, экспорт – на 27 %, а реэкспорт – на 57 %. Термин «реэкспорт» использовался для нейтрального обозначения товаров, которые производили в колониях и по закону должны были сначала доставлять в Великобританию и лишь оттуда в континентальную Европу. Таким образом, англичане получали максимум прибыли, покупая товар по низкой цене и продавая его втридорога. Столь выгодная деятельность позволяла получать самые востребованные европейские товары.