Седая мудрость старцев еще в пору безлистой осени, по хрусту льдинок на лужах, предрекала зиме безрадостность для житейского уклада. Народ дивился их суждениям, но старики стояли на своем и не ошиблись.

С первых январских дней свет Божий стали застилать буранные снегопады. Бесноватость снежной стихии взяла силу после крещенского водосвятия. На этот раз воду в реке Москве не святил крест митрополита Алексия. Отсутствие главы Церкви на водосвятии незамедлило лечь в людской разум самым худым знамением. И это знамение лишь подтвердила явившаяся на небе Синяя звезда, которая ярко горела после полуночи. Весть об окровавленной звезде молвой разнеслась по уделам и переполошила все людские сословия. Народ со страхом ждал новой, еще неведомой напасти с обильной кровью. Татар зимой не опасались, но не позабывали, что есть кроме зимы и весна и лето. Думали-гадали по избытку света в разуме. Но никто не додумался до негаданного несчастья, а оно нежданно обернулось нашествием волков.

Сугробные, окаменелые от стужи снега выгнали голодное зверье на проезжие санные пути и к теплу людского жилья. Волки, осмелев, резали насмерть клыками людей и скотину. Звериное нашествие становилось бедствием – и для одоления его, по наказу князей и воевод, выходили воинские дружины. Но волчья напасть была стойкой. Ошеломленный страхом народ, ища спасения от волков, ставил перед ликами святых восковые свечи, вымаливая заступничество от лихой напасти. В церквах попы правили молебны, заслоняясь иконами и хоругвями от ненасытного зверья, выводили крестные ходы на перекрестки, где люди уже столкнулись с лихим волчьим разбоем. Дороги на уделы стали непроезжими. Волчьи стаи нападали даже на обозы. На папертях юродивые под вызвоны вериг вещали о скором конце света. Грозились огненной геенной Страшного суда, и под их истошные, мрачные пророчества для молившейся Руси в храмах не хватало места. Очередная напасть терзала Русь страхом.

На все голоса гнусаво выли буранные метели. Но народ, приученный ко всяким напастям, продолжал нести тяжесть жизни ради будущего вечного существования Великой Руси с непоколебимой уверенностью в то, что сможет осилить, изжить и пережить все уготованные судьбой испытания.

А в Московском Кремле в лампаде жизни митрополита Алексия все слабее и слабее судорожно помигивал лепесток огонька, терявший золотистость света…

Заметает вытливая метель вотчину боярыни Ирины Хмельной. Зги не видать в снежном тумане. Ветер слепит снегом глаза. Как песок скребется метельный снег в слюду оконниц, будто шерсткой горностая опушенных иглистым инеем.

В горнице Андрея Рублева от печки с голубыми византийскими изразцами струится жаркое тепло. Душно от его сухости в горнице.

На постели под медвежьим тулупом бьется в потливом жару жилец горницы. Голова и руки его в холщовых повязках. Пятые сутки раны от волчьих зубов и остудная хворость туманят разум иконописца. Временами сознание его проясняется, а потом вновь впадает он в глухую пустоту беспамятства.

В горнице силен запах мяты. Мятой пахнет и грушевый квас, и всякие варева для примочек. Кажется, что в горнице мятой и ароматами лечебных трав пропахли даже бревенчатые стены. Темно в горнице. Только в переднем углу перед иконой Премудрой Матери Божьей горит лампадка, огоньку которой трудно гореть в духоте.

Натуго завернув плечи в пуховую шаль, Ирина Лукияновна неторопливо ходит от постели больного к переднему углу и обратно, внимательно прислушиваясь к прерывистому дыханию Андрея, к его бредовым выкрикам, к стонам, к частым и настойчивым просьбам о питье.

От бессонных ночей, проведенных возле больного, боярыня осунулась, возле глаз штрихи новых морщинок. Они от страха за жизнь Андрея – у нее все еще нет уверенности, что молодое тело любимого осилит простуду и в его глазах вновь оживут искорки прежней житейской пытливости ко всему окружающему. Напугана боярыня несчастьем, случившимся с Андреем, до того перепугана, что за прошедшие дни в волосах запутались новые сединки.

Она винит в несчастье себя – сама послала Андрея с конским табуном в соседнее удельное княжество. Изза волчьей напасти беспокоилась за табун, засомневалась в том, что тиун с конюхами в исправности доставят коней в назначенное место. Беспокоилась о конях, позабыв об опасности для людей. На острове страх перед волками всех поставил на ноги, как только лед сковал просторы озера, и Андрей принимал самое деятельное участие в охране хозяйства от нападения лютых зверей.

Ходит боярыня по горнице, и встают перед ее глазами месяцы, прожитые с Андреем в любовном чаду. С каждым днем все неизживней становилось ее влечение к ласковой душе Андрея. Всякий миг был для нее счастьем, если рядом дышал любимый. А какая радость окатывала ее тогда, когда смотрела на иконы, написанные им в алтарной преграде. Любила его беззаветно, чувствуя и его ответную любовь, которая так и не лишила его скромности, хотя теперь он мог сознавать себя хозяином ее сердца, души и разума, хозяином всего, что принадлежало ей самой.

Андрей трогательно оберегал тайну их чувства и не покидал свою горницу – это она приходила к нему коротать ночи с любимым, до удивления скупым на ласковые слова.

Ирина Лукияновна приняла твердое решение – соединить свою жизнь с Андреем, встав с ним под венец. Намеревалась сказать ему об этом решении, когда он возвратится, сдав коней удельному князю.

Невзирая на волков, лютовавших на дорогах, Андрей возвратился, сохранив коней. Она помнила, как вошел он в изодранной одежде, залитой кровью в схватке со стаей.

Со слов тиуна боярыня знала все подробности происшествия на лесной дороге. Благодарный за доставку коней удельный князь в обратный путь отпустил Андрея, тиуна и пятерых конюхов, дав им в охрану своих конников, приказав проводить гостей до границы своего удела. Обратный путь поначалу выдался на редкость спокойным. Ратники простились с гостями на последнем постое на границе удела, проводили бы и дальше, но помнили, что их князь не в ладах с князем, в уделе которого была вотчина боярыни.

Прокинув тепло последнего постоя, Андрей со спутниками по совету тиуна выехали ранним рассветом, тревожа утренний сон сторожевых псов. Андрей любовался тем, как в студеной мглистости желтились светом оконца, затянутые бычьими пузырями. Путь держали ходко, торопились – боярыня наказала не прохлаждаться в дороге.

Снега под солнцем искрились красновато-золотистыми блестками на гребнях сугробов и синими блестками – в теневых полосках. Зверья не было, но лошади под ступниками прядали ушами. На закате тиун для сокращения дороги уговорил Андрея ехать глухой дорогой. Андрей согласился, так как всеми мыслями уже был возле любимой.

Дорога изворачивалась в лесной глухомани. Малоезженая, она была в сугробных буграх. Кони скоро начали увязать в них по колено. С пригорка дорога скатилась на простор реки, впадавшей в Тайное озеро. На льду дорога также была переметена.

Андрей первым увидел стаю волков. Крикнув спутникам, предупредив их об опасности, погнал лошадь. Путники мчались, гнали коней к высокому противоположному берегу и, едва въехав на косогор, были настигнуты огромной стаей, которая с воем мчалась за всадниками. Андрей в окружении конюхов гнал своего коня за тиуном и видел, как четыре матерых волка, перерезав ему дорогу, повисли на его коне. Лошадь тиуна грохнулась на сугроб, подмяв под себя седока. Андрей с конюхами ринулся на выручку, но его лошадь, зарывшись в сугробе, также упала с визгливым ржанием, а на Андрее повисли два хищника. Конюхи, давя зверей конями, отбили товарищей от волков, искусанных, и, усадив тиуна и Андрея на своих коней, пустились прочь, воспользовавшись тем, что голодные хищники занялись конскими тушами двух погибших коней.