Андрей, склонив голову, слушал боярыню растерянно. Пошевелил плечами от озноба, а с них сполз полушубок, но боярыня успела его подхватить, не дав упасть на землю.

– Студено от воды, оболокись.

Андрей, взяв полушубок из рук хозяйки, надевать его не спешил.

– Оболокись, неслух!

– Не неволь, боярыня.

– Спросить тебя пришла.

– Про что?

– Сейчас спрошу. Любишь, что ль?

От вопроса Андрей, отшатнувшись, прошептал:

– Не замай!

Радость горела в глазах боярыни, омытая набежавшими слезами.

– Не замай!

Была мольба в его просьбе, заставившая и боярыню шепотом повторить напугавший Андрея вопрос:

– Любишь, что ль?

– Боярыня!

– Молчи! Ариша я для тебя. Молчи, а то скажешь вовсе не надобное.

Обняв Андрея, боярыня, прижавшись к нему, крепко его поцеловала, а разжав объятия, пошла прочь, шурша опавшей листвой. Обернувшись, она перекрестилась и, ускорив шаги, побежала, потерявшись среди белостволых берез.

Андрей стоял неподвижно, пока боярыня не скрылась из виду, а потом громко сказал:

– Господи, пошто допустил ее одарить меня чудом ласки? Ариша! – позвал он боярыню и шагнул за ней, но ноги вдруг подломились, и Андрей упал на землю, ухватившись руками за густые патлы ковыля, и, держась за них, шептал:

– Господи, вразуми на житейское счастье!

Земля была холодной, она охлаждала жар в крови Андрея.

Полымя заката погасло. Вода в Тайном озере отливала сизостью…

По Великой Руси осенняя студеность изо дня в день набирала силу, оттого и богатой стала утренняя седина росы, на которой уже заметен даже след от поскока воробья.

В Московском княжестве с утра стоял солнечный день, но с полудня небо стало хмуриться, полил дождь, разводя зеркала луж и утихомиривая шуршание опавшей листвы. Одичалые порывы ветра тормошили низко нависавшие тучи, вырывая из них вихрастые клочья, похожие на дым, и тогда тотчас усиливался дождь, сшибая с деревьев желтую листву, мокретью приминая траву. Серым пологом стелились тучи над радонежскими чащобами, пеленая в туман Троицкий монастырь.

Клюет по-птичьи землю косой дождь, но от его поклевов в радонежских лесах хвоя не осыпалась, капли нанизывались на зеленые иглы, ветви тяжелели, обвисали будто от усталости…

Поздним вечером в новой, только минувшим летом срубленной просторной трапезной монастыря устойчивая смолистая духовитость смешивается с запахами постной пищи. Заставлена палата лавками, тяжелыми столами со столешницами, с лепешками стылого воска. С потолка свисают самодельные, кованные из железа паникадила, только в среднем из них горят четыре свечи, да перед образами перемигиваются огненные зрачки в глиняных лампадах.

Полумрак в трапезной. Лампады на бревнах все же высветляют потеки янтарной смолы.

У игумена Сергия высокий гость.

В сумерки с охоты заехал московский князь Дмитрий Иванович. О приезде гостя монастырская братья рассудила: мол, ненастье понудило князя не ночевать дома. И только сам князь знал, что давно собирался повстречаться с отцом Сергием, но, чтоб избежать лишних толков в среде бояр и духовенства, все откладывал, а тут ловко приурочил исполнение желания к охоте в радонежских лесных угодьях.

День был постный, потому князя угостили пшенной кашей с луком, зажарили для гостя карасей с подливом, сдобренным мятным и смородиновым листом.

Беседа князя с игуменом началась после трапезы. Разговаривая, князь ходил, а игумен слушал его, сидя на лавке. На стене – неподвижная и ползающая тени. Ползает тень от князя, то опережая, то отставая от него. Князь ходит босой, решив дать ногам отдых. С отроческих лет любит босоножье. Приятно ему, когда под усталыми ступнями холодок половиц. Рукав синего княжеского кафтана порван на охоте. Под кафтаном рубаха сурового холста, обшитая по вороту и подолу тесьмой серебристой парчи. Игумен в домашнем подряснике. Сергий недужил, лежал, когда приехал гость, и, поспешив ему навстречу, не переоделся. Осенней порой донимала его ломота в костях. Сергий настороженно и внимательно наблюдал за князем, шагавшим по трапезной с наклоненной головой. Сегодня он редко взглядывал на монаха, будто опасался, чтобы тот не увидел в его глазах то, что князю хочется утаить. Сергий уже привык к скрытности князя. Ему известно, что Дмитрию не по душе народная знаемость игумена. Князь ревнив к чужой славе. Кроме того, ему немало нашептывают об игумене небылиц о его горделивости. Главные шептуны – бояре-богомольцы, недовольные тем, что Сергий относится к ним без привычного для них подобострастного уважения. Обижаются, что он не стелет перед ними в монастыре половики лести, но больше всего их выводит из себя то, что игумен ласковей и душевней в обращении с черными людьми.

Сергий терпеливо ждет начала разговора, из-за которого навестил его князь, но тот медлит, не начинает. Привык князь не договаривать. Не по сердцу игумену княжеская хитринка, потайность в разговоре. Любит к ядру разговора подходить не сразу. Не по нраву Сергию, когда хитрят перед ним, сразу распознает неискренность в человеке. Вот и сейчас, глядя на собеседника, монах чувствует волнение князя, рожденное тем, что не знает он, как начать важный для него разговор. Сергию ведомо, что Дмитрий недоверчив к людям, ибо нелегко ему править Москвой. Боярские, купеческие, поповские сплетки паучьими тенетами опутывают его разум всякими подозрениями. Князю ли не знать, что не всем на Руси нравится его крутость. В глаза князь слышит медовые покорные речи, а за спиной – шепотки со злобливостью. Вот и не любит князь показывать выражение своих глаз, не всегда отличая правду от лживости, а все оттого, что митрополит Алексий тяжко недужит и все реже стоит возле князя, который привык к его мудрости.

Для Сергия не тайна, что князь его издавна сторонится. А причина в том, что не может, а вернее, не хочет сам распознать Сергия, не слушая о нем правдивые и выдуманные наговоры. Вначале такое отношение князя обижало Сергия. Ему хотелось чувствовать искренность доверия, ведь о Руси их мысли одинаковы. Сергий успокоился, когда уверился, что князю мешала его надменность, не позволявшая быть на равных с монахом, хотя и почитаемым всей Русью за ее молитвенника. Сергию нужна была искренность князя, потому что замыслил свой монастырь Святой Троицы укоренить крепостью на пути к Москве от любых вражеских нашествий. Однако Сергий знает и про то, что князь боится монастырей, потому что и от них хлебнул всякого лиха – не все они преданные ему помощники в деле правления Московским княжеством.

Разговор с игуменом Дмитрий начал со слов об удаче на охоте. После обменялись догадками о лютости будущей зимы. Зашел разговор о дровах. Игумен поведал довольно, что монастырь заготовил их с большим излишком, а князь тотчас посетовал, что прошедшей зимой Москва зябла из-за нехватки дров. Сергий заверил его, что весь излишек запасенных дров доставит в Кремль для утепления княжеских и митрополичьих покоев. Беседовали о делах житейских, а Дмитрий все время думал, как приступить к тому, о чем по настойчивому наказу митрополита Алексия должен он говорить с Сергием. Медлил князь, хотя чувствовал, что монах догадывается, что гость заехал не из-за непогоды.