Ирина Лукияновна с интересом посматривала на родителей. Мать не горбилась, а ее былая статность все еще не скатилась с покатости плеч. От одного взгляда на старую боярыню становилось ясно, в кого уродилась дочь. Суровость в пригожести лица Руфины. Его полнота не позволяла морщинам четко обозначать на нем свои царапины. На подбородке старухи краснела бородавка, совсем как ягодка клюквы, только с седыми волосками.

Облик матери отодвинул на второй план облик отца, дородного боярина Лукияна. Глядя на него, дочь убедилась, что он по-прежнему остался все таким же бессловесным, подчиняющимся жесткой воле жены.

Руфина ела молча, не торопясь, отведывая всю выставленную на столе снедь, не забывая съедаемое запивать то квасом, то медом. С особым удовольствием ела рассольного поросенка с рассыпчатой гречневой кашей, и даже, удивив мужа, сама положила ему на тарелку гусиные потроха с вязигой в уксусе.

Когда дочь второй раз пододвинула отцу блюдо с отварным сигом в пареном луке, Руфина недовольно произнесла:

– Не заботься. Ежели захочет, сам возьмет. Жиреет от рыбного, а у него одышка с удушием. Неужли помнишь, что рыбное отцу по душе?

– Помню.

Ирина Лукияновна, налив в чару мед, остановила взгляд на матери, а та, почувствовав в нем холодок, все же не отвела своего взгляда. Обе подумали, что радости в их взглядах нет оттого, что дочь никогда не видела ласки в глазах матери, и теперь не удивлялась их студености.

– Навестили тебя, Арина, чтобы вовсе ты не позабыла о нашем житье.

– Радость от встречи у меня превеликая.

– Так пошто сама столь годков к нам не наведывалась? Когда при муже была, тогда понятно. Не жаловала я его. Но после того как овдовела, только разок была, да и то мимоходом.

– Хозяйство у меня, матушка, с великим беспокойством. За конями, знаешь ведь, нужен неусыпный пригляд.

– Тиуна надо дельного завести. А ты молодцу вотчину доверила. Откуда эдакий объявился?

– Андрей, матушка, не тиун. Он иконописец. Новый храм иконами украсил.

– Сомневаюсь! Всю жизнь иконописцев только стариками видала. Пошто держишь его возле себя?

– Нужный он для меня человек.

Заметив на лице матери недовольство, Ирина, прервав разговор об Андрее, спросила:

– Куда путь держите?

– Неужли не поняла, что навестили тебя не по пути? Пусть ты и своевольна, но не забываем мы о тебе.

Руфина, сурово посмотрев на мужа, выкрикнула:

– Молви непонятливой дочери, зачем приехали!

Лукиян, помрачнев от слов жены, поднял на дочь глаза, заговорил сдавленным шепотом:

– Горе у нас, Аринушка, великое горе, доченька.

Настороженно глядя на отца и видя его волнение, Ирина тоже спросила шепотом:

– Что случилось, батюшка?

Боярин, растерянно заморгав, отпил меда и виновато сказал жене:

– Сделай милость, Руфинушка, сама лучше скажи. А то меня удушие разом одолеет.

Руфина, поморщившись, не глядя на дочь, сказала с сухостью в голосе:

– Гришу, брата твоего, в Сарае татары в полоне держат!

От слов матери в глазах Ирины мелькнула тень испуга. Спросила, но в вопросе скорее было любопытство, а не тревога:

– Как его угораздило в Орде очутиться?

– По воле хана.

– Зачем Григорий понадобился ему?

– Хан призвал к себе нашего князя, а тот взял Гришу с собой.

– Чего неладное Григорий в Орде сотворил? Правду сказывайте, за что его в полоне держат?

Не ожидавшая подобного вопроса Руфина медлила с ответом.

– Слышали, матушка, про что спросила? О брате правды допытываюсь. Видать, по вашему желанию Григорий возле удельного князя трется? – догадалась дочь.

– А ему по родовитости – возле князя первое место. Парень видный. Позабыла, что у князя дочь на выданье?

– Не держу мысль про вашего князя. Он от Москвы в сторону глядит.

– Князю лучше знать, куда глядеть.

– У меня свой князь водится не лучше вашего. Какой выкуп татары за Григория выманивают?

На лице Руфины от вопроса растерянность. Шевелит губами бессловно. Ирина вышла из-за стола, прошлась по трапезной.

– Не невольте, матушка, молчаливым неведением. Дочь я вам, а беседуете со мной без откровенности. Велик ли выкуп?

– Да не в выкупе дело!

– Так сказывайте обо всем.

– Неужли думаешь, что из-за выкупа к тебе пожаловали. Не обеднели, и в твоей помощи нужды нет.

– Успокойся, Аринушка, – попросил боярин, комкая в руке хлебную корку.

– Успокоюсь, батюшка, когда узнаю про брата!

– Слушай, Арина! – Руфина, остановив взгляд на дочери и переведя дыхание, сказала: – Полонили Григория по слову хана. И до той поры татарин его не отпустит домой, покедова ты самолично не объявишься в Сарае.

– Зачем же я-то татарину понадобилась?

Руфина, крестясь, прикрыла глаза:

– Хан решил, что ты должна стать женой его старшего сына.

Ирина вздрогнула. Она вернулась к столу, смотря на родителей, допила из чары мед.

– Во мне, стало быть, выкуп?

– Князь заверил отца, что ежели осмелишься не выполнить пожелание хана, Гришу живым мы больше не увидим. Такова воля хана, Арина, а ее, сама знаешь, как переломленную палку о колено, в сторону не откинешь. Хан хочет твою жизнь за Гришину получить.

– Все уразумела, матушка!

– Ответ какой дашь?

– Услышите, ежели от злобы не задохнусь. А теперь не обессудьте, душно мне в трапезной.

Взглянув на образа, озаренные светом лампад, Ирина подняла руку для креста, но, так и не перекрестившись, ушла из трапезной…

Весенняя ночь душиста и безветренна.

Светит полная луна, ее отражением озеро расколото серебристой трещиной.

Третью ночь, одолеваемая раздумиями, не спит Ирина, измеряет горницу шагами до усталости, молится, путая слова молитв. Встав с колен, вновь начинает ходить, но не может даже в усталости найти покой для разума, утеряв его после услышанного от матери. Ирина знает, хан упрям и жесток – от задуманного не откажется, но знает и про то, что сама тоже не отступится от женской гордости, не поедет в Орду и не станет женой татарина. Мысли о том, как вызволить себя и брата из беды, не дают опомниться, но среди них нет ни единой, подающей надежду на избавление от татарского замысла.

Скованная негаданной бедой, боярыня все дни после приезда родителей не виделась с Андреем. Она боялась встретиться с ним и напугать своей встревоженностью. Видела любимого издали и никак не могла решиться сказать отцу с матерью, что любит его, что задумала стать ему женой. Она ненавидела себя за нерешительность. Никогда ни перед чем не терялась, а теперь, когда должна собой заплатить за спасение брата, растерялась. Понимала, что не откажется от любви к Андрею, даже если из-за этого кончится жизнь брата. Понимала, как сильна ее любовь к Андрею, что приросла к нему мыслями, душой и сердцем.