Держа в руке ручку и рисуя, я ощущал приток свежего воздуха. Мне очень нравилось больше не чувствовать себя попрошайкой. Теперь я как будто говорил прохожим: «Я художник в поисках работы», а не: «Подкиньте немного мелочи…» Я не строил никаких планов или иллюзий, но чувствовал себя гораздо лучше.

Первые рисунки не были совершенны, но даже в самый плохой день я понимал, что мне просто нужно больше практиковаться. Поэтому я снова и снова рисовал одни и те же здания. Я учился, делая набросок за наброском. Тогда я не планировал продавать свои рисунки, ведь ни один из них не был окончен и я не считал, что они достаточно хороши, хоть и чувствовал, что двигаюсь вперед.

Кроме того, я понимал, что, даже если бы нарисовал здания на Хай-стрит так, что рисунки можно было бы продать, они не принесли бы мне много денег. Я начал думать, что смог бы больше заработать, если бы научился рисовать акварелью. Тогда я мог бы отправиться в Хэмпстед, нарисовать там несколько дорогих домов и попытаться продать рисунки их богатым владельцам.

– Дружище, пожелай мне удачи, – каждый день говорил я Джорджу, когда усаживался у зеленого ящика. – От этого зависит наше будущее.

Перед Джорджем всегда стоял стаканчик, и пес сидел очень спокойно. Каждый день он смотрел на стаканчик, затем переводил взгляд на мою бумагу и ручки, будто говорил:

– Пора бы уж тебе заняться делом.

Потом он садился и погружался в размышления, а я приступал к работе.

Как только набралось достаточно денег, я купил в художественном магазине чуть выше по улице хорошую бумагу и черные ручки с тонким стержнем. Снова и снова я рисовал ряды грязных каминных труб, покосившиеся телевизионные антенны, граффити и траву, которая росла на крышах, фрагменты зданий и мельчайшие детали кирпичной кладки.

Два дома – 187-й и 189-й по Шордич-Хай-стрит – я нарисовал не меньше двух тысяч раз, а то и больше, стараясь правильно передать все детали. Возможно, вам это покажется скучным, но мне так никогда не казалось. То, что я делал, не напоминало мне бесконечное копирование натюрморта, на котором изображена ваза с фруктами. Да, я каждый день сидел на одном и том же месте, но вид оттуда всегда открывался разный. Леса на зданиях и рукава для сброса мусора появлялись и исчезали, витрины магазинов менялись; дополнительное разнообразие вносили студенты, толпившиеся на тротуарах и одевавшиеся самым удивительным образом.

Городской ландшафт менялся и с каждым днем становился лучше. Я видел, как окружающее пространство прямо на глазах превращалось в огромную коллекцию уличного искусства и культуры, и мне хотелось запечатлеть старый Шордич, пока не станет слишком поздно. Я никогда не рисовал людей, мне были интересны только старые здания, но вдохновляла меня именно атмосфера улицы.

Через месяц или два я заметил, что у меня кое-что получается, и начал чувствовать себя настоящим художником, хотя иногда я смотрел на свои рисунки и думал, что это полное фуфло.

– Что скажешь? – спрашивал я Джорджа, когда он смотрел на меня.

Клянусь, он отвечал:

– Полное фуфло.

Я понимал, что мне нужно развиваться, но знал, что и сделано уже немало. Я выходил на улицу в любую погоду, не пропускал ни дня. Когда шел дождь, я обматывал себя и Джорджа черными мусорными пакетами, а когда становилось холодно, закутывал Джорджа в старое непродуваемое пальто. Я выворачивал его наизнанку и обхватывал рукавами спину пса, так что он оказывался внутри уютного одеяла. Он никогда не жаловался и, чтобы облегчить мне задачу, не двигался, пока я его укутывал.

– Эй, парень! Это, черт возьми, жестоко! – крикнул мне однажды какой-то пьяница. Была пятница, он вывалился из стриптиз-клуба «Браун», что находился неподалеку, и стал убеждать меня, что Джорджа нужно немедленно отвести домой.

– Думаю, тебе не стоит лезть в чужие дела, парень. Проваливай, – ответил я.

Другие люди иногда говорили то же самое, что этот пьяница, но не так агрессивно. Указывая на Джорджа, женщины спрашивали:

– Ой, а ему не холодно тут сидеть?

– Нет, – отвечал я. – Если я оставлю его дома, он свихнется. Ему нравится сидеть на улице.

И это было правдой. Стоило мне только открыть дверь квартиры, как Джордж вскакивал на ноги. Он всегда рвался на улицу гораздо сильнее, чем я. Если мне приходилось оставлять его дома, он скулил и выл.

– Только посмотрите, какой дуралей! – говорил я. – Я в магазин на углу. Вернусь через десять минут.

«Знаю я твои десять минут», – читалось у него на морде.

Однажды вечером я проходил мимо стриптиз-клуба на Хэкни-роуд и увидел, что один из вышибал вышел на перекур.

Я пару раз взглянул на него, пока он прохаживался по тротуару. Его лицо казалось знакомым, но мне понадобилось несколько минут, чтобы вспомнить, кто это. Это был мистер О’Брайан – один из надзирателей Пентонвиля! Именно он обратил внимание на мой рисунок кулачного боя. Он меня, наверное, не узнал, а может, не захотел узнавать, поэтому я не стал заводить с ним разговор. Но эта встреча и воспоминание о его похвале снова придали мне уверенности.

– Знаешь, дружище, я стану художником, – сказал я Джорджу в тот вечер. И я на самом деле чувствовал, что все будет именно так. – А еще я разбогатею, вот увидишь.

Джорджа мои слова, похоже, не впечатлили, и я продолжил:

– Брэд Питт сыграет меня в голливудском кино. Жаль, конечно, он ведь далеко не так красив, как я.

Я стал мечтать о том, как восстановлю отношения с Малкольмом и Дэвидом. Я часто думал о своей семье и, поверив, что смогу стать художником, представлял, как скажу им, что наконец-то победил себя и они могут мной гордиться.

Год назад, в начале 2009-го, я смотрел по телевизору местные новости, и вдруг диктор сказал: «Также в новогодний список награжденных попал почтальон Дэвид Райан…»

Оцепенев, я смотрел репортаж. Черт побери, мой старший брат Дэвид получил Орден Британской империи за общественную деятельность! Теперь он работал почтальоном, но продолжал три раза в неделю тренировать молодых боксеров в любительском боксерском клубе «Таймс». Он выполнял огромное количество волонтерской работы, помогал воспитывать трудных подростков. «Мама бы очень гордилась», – сказал он репортеру, и по спине у меня пробежали мурашки.

Дэвиду было за пятьдесят, и было очень странно видеть его спустя столько лет, но его история меня вдохновила. Я очень гордился им и отчаянно хотел восстановить отношения и наконец-то дать своим близким повод для гордости.

* * *

Я продолжал сидеть на тротуаре, даже когда валил снег. Пальцы синели от холода, а рисовать в перчатках не получалось. И все же я не позволял холоду одержать верх. Мой артрит разгулялся не на шутку, но я не останавливался. Слишком многое было поставлено на карту.

– Все это окупится, вот увидишь, – говорил я Джорджу.

– Давно пора, – казалось, отвечал он. Но никогда не жаловался, даже если стояли сильные морозы, шел град или дул ветер.