И Егорий, тот стрелец, начал нахально усмехаться и даже поигрывать пищалью. Маркел молчал. И тут издалека послышалось:

– Маркел! Маркел!

Он оглянулся и увидел, что это к нему идет, даже почти бежит, Овсей и машет рукой. А когда он подошел, то быстро, запыхавшись, сказал:

– Тебя Елизарий зовет. Сейчас будут снимать расспрос про нож, нарочно для тебя, идем!

Ну как тут было не пойти? И Маркел пошел, конечно.

Когда они пришли туда, там была уже очень здоровенная толпа, и также очень плотная. Но Маркел с Овсеем вместе довольно скоро пробились до того места, откуда было и видно, и слышно, и тогда Маркел увидел, что теперь там за столом, кроме Вылузгина, опять были Шуйский и Клешнин, не было только митрополита (да ему это и не по сану было бы – сидеть в таком нечистом месте), а перед ними, то есть перед Шуйским, Клешниным и Вылузгиным, стоит человек, одетый во все добротное и чистое, сразу ясно, что это царицын человек, и смотрит прямо на них и молчит. А звали его Карп Микитин сын Крюков, как после стало известно, и он был сенным сторожем в так называемых ближних сенях, а тогда, когда с царевичем это случилось, он как раз вышел во двор – и тут и услышал крик, и побежал на него. Но всё это Маркел узнал после, Карп же тогда об этом уже рассказал и поэтому, когда пришел Маркел, он уже просто стоял перед боярами и ждал, что они еще у него чего-нибудь спросят. А они пока молчали. Да, кстати сказать, ни Шуйский, ни Клешнин тогда за весь тот день почти ничего ни у кого не спрашивали, а спрашивал только один Вылузгин. И так было и тогда – то есть как только он увидел, что Маркел уже пришел, уже стоит в толпе и смотрит на него и ждет, он (Вылузгин) сразу поворотился к Карпу и спросил:

– А когда Петруша закричал и показал, куда бежать, ты что тогда сделал?

– Как что! – сказал Карп. – Побежал куда было указано.

– А дальше? – спросил Вылузгин.

– А дальше вижу, – сказал Карп, – государь царевич лежит на земле весь окровавленный.

– А что еще видишь? – спросил Вылузгин уже будто украдкой.

– Вижу – толпа кругом! – громко ответил Карп. – Очень много народу, вот что. И все на него смотрят.

– А он еще живой? – спросил Вылузгин.

– Не знаю. Может, и живой, – ответил Карп уже негромко. – Вот так на спине лежит и руки у него вот так раскинуты. И не шелохнется.

– А говорили, – сказал Вылузгин, – что его тогда трясло.

– Трясло! А как же! – сразу сказал Карп. – Еще как трясло! Просто смотреть было страшно!

– А если трясло, почему не помог?

– А чего тут помогать, – сказал, подумав, Карп. – От падучей ничто не поможет.

– А ты раньше видел, как его трясло? – это спросил уже Шуйский.

– Нет, Бог миловал, – ответил Карп и перекрестился.

– А тогда откуда ты узнал, что это падучая? – опять спросил Вылузгин.

– Так говорили все, которые стояли, – сказал Карп.

– Кто говорил? – спросил Шуйский.

– Запамятовал, – сказал Карп.

– А если, – сказал Вылузгин, – я велю дать кнута, тогда вспомнишь?

– Может, и вспомню, – неохотно сказал Карп. – А может, и нет. Кто же такое заранее знает!

Вылузгин вздохнул очень серьезным вздохом, помолчал, посмотрел на Шуйского, а после мельком на Маркела и продолжил уже вот как:

– Ну ладно. А вот еще скажи, Карпуня. А чем он зарезался?

– Ножом, известно, – сказал Карп.

– Каким? – быстро спросил Вылузгин.

– Э! – сказал Карп. – Бог его знает. Он в стороне лежал, в траве. Да и не до него мне тогда было! Горе же такое: государь зарезался!

– А вдруг его зарезали! – сердито сказал Вылузгин.

– Да кто бы такое посмел?! – решительно воскликнул Карп. – Да никогда никто! Только если кто пришлые.

– А пришлые здесь были? – спросил Шуйский.

– Нет, – сказал Карп.

– Значит, зарезался сам, – сказал Вылузгин.

– Значит, сам, Божьим судом, – сказал Карп.

– Но, но! – строго прикрикнул на него Вылузгин. – Ты за Бога не решай!

Карп стал смотреть в землю. Тогда Вылузгин спросил:

– Куда после этот нож девался?

– Я не знаю, – сказал Карп. – Мы тогда пошли оттуда. Не до ножа мне тогда было.

– Куда пошли? На Битяговского? – очень грозно спросил Вылузгин. – Это ты его убил, скотина?!

– Не я, не я! Вот крест! – испуганно воскликнул Карп. – Знаешь, сколько там тогда было толпы? Я Битяговского не видел даже! Я только слышал, как они кричали: бей, бей его! А бить не бил. Не пробиться туда было, вот как.

– А! – сказал Вылузгин. – Вот как! Не пробился! А пробился, так бы и убил! Так, нет?

Но тут Карп ничего не ответил, а опять стал смотреть в землю. А Вылузгин оборотился к Парамону (а Парамон тогда записывал) и что-то тихо у него спросил, наверное о том, не утомился ли, не надо ли подмены. На что Парамон замотал головой, то есть не стал просить подмены. Тогда Вылузгин опять спросил:

– Где нож? – и посмотрел сперва на Карпа, Карп молчал, а после на всю толпу, то есть осмотрел их всех. Все, конечно, тоже промолчали. – Ладно! – сказал тогда Вылузгин. – Иди пока что приложись.

Карп подошел к столу, Парамон подал ему перо, после подал свиток, Карп черканул на нем, Парамон перевернул свиток на оборотный бок и подставил его еще раз, Карп черканул и там, после чего Вылузгин махнул рукой – и Карп отошел в сторону. И сразу вызвали (вызвал Илья) другого. Это тоже был сенной сторож, но уже других сеней, травных, и звали его, как он себя назвал, Тимошка Андронов сын Зыграй. Этот Тимошка тоже слышал крик, и тоже прибежал туда один из первых, и тоже видел, как царевича била падучая, и он к тому же еще видел (когда Вылузгин у него об этом спросил), как государыня царица била поленом Василису Волохову и простоволосила ее, а вот ножа он не видел совсем. Но Вылузгина это на этот раз нисколько не опечалило, и он опять начал его расспрашивать о том, как государыня гневалась на сказанную Василису, но на этот раз Тимошка вспоминал об этом уже очень неохотно, даже совсем не хотел вспоминать, и стал говорить, что, может, он и раньше, то есть только что, говорил не то, что надо было говорить, потому что после того, что он увидел, то есть после того, как на его глазах преставился государь царевич, он многое перепутал и стал заговариваться и за свои слова не отвечает. Нет, ответишь, грозно вскричал Вылузгин, после чего велел Тимошке подойти столу и приложить руку к своему расспросу. Тимошка приложил и тоже отошел в сторону и там встал рядом с Карпом.

После Тимошки пришла очередь Макара Семенова, а после Гриши Ананьева, а после Януша Климентьева, всех тоже сенных сторожей, и чем дальше, тем скучнее было их слушать, потому что они, как заведенные, говорили почти что одно и тоже, а если Вылузгин (или особенно Шуйский) их о чем-либо спрашивал, они сразу это подтверждали, но это не только не помогало Вылузгину, а, напротив, только еще больше запутывало, и Вылузгин чем дальше, тем сильнее гневался.