— Сердце мне подсказывало, — говорил он, после того как вся троица перешла в его пирогу и он смог дружески обнять каждого, — что однажды я вновь увижусь с вами в каком-нибудь уголке земли. Жаль, что среди вас нет храброго графа ди Вентимилья. Ах!.. С какой радостью я бы повидал его!..

— Дорогой мой, — ответил Буттафуоко, — он очень счастлив с маркизой де Монтелимар и, конечно, не покинет своего великолепного родового замка. Но, раз уж он не смог приехать, мы привезли сюда его сестру.

— Кого? — удивился Равено. — Внучку великого касика Дарьена?

— Да, дружище.

— И где же она? Что-то ее не видно среди вас.

— Если бы она была с нами, то мы, может быть, и не встретились так скоро.

— Объясните подробнее, Буттафуоко.

— Мы приехали сюда просить помощи у тихоокеанских флибустьеров, потому что хотим освободить еще раз сеньориту Инесс ди Вентимилья.

— Хорошо сказано, — кивнул головой гасконец.

— Черт возьми!.. У вас ее похитили?

— У нас ее опять отнял маркиз де Монтелимар.

— Он так безумно влюблен в эту девушку?

— В ее огромные богатства, дорогой мой Равено. Разве ты не слышал, что великий касик Дарьена умер?

— Ты думаешь, что до нас, живущих так изолированно на этом свете, доходят вести о событиях, которые происходят на другой стороне перешейка? Значит, сеньорита высадилась в Америке, чтобы получить сказочные богатства своего деда?

— И, как видишь, ей не повезло; едва она появилась в Панаме, как попала в лапы своего врага, который ждал с невероятным упорством долгие годы того момента, когда сможет заграбастать эти сокровища. У него был хороший повод для этого: ведь он воспитывал графиню и содержал ее в своем доме в течение шестнадцати лет.

— Она сейчас в Панаме?

— Да, дружище.

— Не вовремя ты приехал, дорогой мой Буттафуоко. Все отряды флибустьеров, владевшие хоть какими-либо кораблями, отправились на юг. Нас осталось всего двести восемьдесят пять человек; среди них немало больных — их можно не считать. А хуже всего то, что кроме старых пирог у нас нет никаких кораблей. И как я смогу повести эту толпу отчаявшихся людей на штурм Панамы? Это ведь совершенно безнадежное дело. Времена Моргана[67] давно прошли.

— Да мы и не требуем столь много, дорогой Равено. Ты сказал, что кораблей у вас нет, зато много ялов[68] и пирог. Разве последние флибустьеры не могут с их помощью захватить галеон?

— О чем говорить, Буттафуоко? Именно потому, что мы последние, мы самые грозные; нас нисколько не пугает размер судна, если надо пойти на абордаж. Только объясните мне всё хорошенько, потому что пока что я понял только одну вещь: надо освободить сеньориту ди Вентимилья.

— Вот потому мы и пришли за помощью к береговым братьям, которые многим обязаны итальянским корсарам. Через пять-шесть дней, если не ошибаюсь, из Панамы выйдет корабль, который должен доставить сеньориту в бухту Дэвида.

— Ну и?.. — спросил Равено.

— Надо напасть на это судно и вырвать девушку из рук испанцев.

— И всё?

— Нет, — ответил Буттафуоко. — Что вы тут делаете, на Тихом океане, в то время когда все ваши сотоварищи покинули эти края? Чего вы ждете? Может быть, какой-нибудь испанской эскадры, которая вышвырнет вас отсюда и прогонит в океан?

Равено де Люсан долго смотрел на французского дворянина, то и дело прищуривая глаза, а потом сказал:

— А ты знаешь место, до которого мы можем дойти на нашей пироге?

— Сказать правду: нет.

— Мы можем добраться до побережья и собрать там необходимую информацию относительно окончательного переселения на континент. Мы уже шесть лет живем на островах, постоянно боремся с голодом, воюем с испанцами и уже твердо решили навсегда расстаться с Тихим океаном.

— И какой путь вы выбрали?

— Вероятно, через Дарьен, — ответил Равено.

— А если предложить твоим людям несколько миллионов пиастров из наследства великого касика с условием, что вы поможете выполнению наших планов?

— Думаю, что в таком случае они готовы захватить даже Панамский порт!

— Значит, мы можем полностью рассчитывать на вас?

— Не только. Я отблагодарю тебя за то, что ты собрался вытурить меня из этой норы. Мои люди, едва услышат о богатствах великого касика, мигом переберутся на континент. Ты сказал, что галеон отдаст якорь в бухте Дэвида?

— Да, дружище, — ответил Буттафуоко.

— Итак, завтра мы покидаем этот проклятый остров и отправляемся следить за портом.

Он повернулся к своим людям:

— Чаще гребите, парни. Хочется поскорее увидеть наш остров.

Пирога, довольно убогая посудина, хотя и находящаяся в отличном состоянии, вооруженная маленькой пушечкой, установленной на носу, летела по воде океана, который в этот день был действительно тихим.

Гасконец и Мендоса тоже взялись за весла, чтобы помочь гребцам и ускорить возвращение.

Через два часа показалась Тарога. Этот почти пустынный остров выступал из воды, словно спина огромного кита: очень длинная и очень узкая. Шесть лет назад здесь утвердились последние флибустьеры, заняв место на морских дорогах, связывавших Калифорнию и Мексику с Панамой, куда сворачивали галеоны с грузом золота и серебра, награбленных у бедных индейцев.

Возвращение пироги с Буттафуоко, Мендосой и доном Баррехо радостно приветствовали грозные авантюристы, потому что эти три имени были хорошо известны всем флибустьерам.

Не терпевший проволочек Равено де Люсан повел друзей в свою лачугу, сооруженную из старых парусов и корабельных обломков; там уже ждала скромная закуска из мяса черепах, которые часто посещали остров. Потом он дал гостям отдохнуть, а сам пошел проинформировать наиболее влиятельных вожаков этой толпы отчаявшихся бродяг о предложении Буттафуоко.

Как и следовало ожидать, никто не возражал. Все устали от нищеты, от жгучего солнца, заживо сжигавшего их; все тосковали по обширным благоухающим лесам на континенте.

В океане им было нечего делать. Испанские торговые суда обходили остров стороной, а побережье хорошо стерегли воинские отряды и толпы индейцев, всегда готовые сбросить в море кучку опасных пришельцев.

А кроме того, тоска по прекрасному Мексиканскому заливу, колыбели их славы, уже давно терзала их, изнуряя души желаниями.