МАДАМ УАЙЕТТ: L'Amour plait plus que le manage, pour la raison que le romans sont plus amusants que l'histoire. Как это перевести? «Любовь приносит больше радости, чем брак, подобно тому, как романы увлекательнее истории»? Примерно в этом духе. Вы, англичане, плохо знаете Шамфора[42]. Вам нравится Ларошфуко, на ваш взгляд, он такой «типичный француз». Откуда-то вы взяли, что высшим проявлением французского «логического ума» является блестящая эпиграмма. Не знаю. Я, например, француженка, и мне не особенно нравится Ларошфуко. Он слишком циничен и слишком… блестящ, если угодно. Ему непременно нужно показать, сколько труда он вложил в то, чтобы казаться мудрым. Но мудрость, она не такая. В мудрости больше жизни, больше веселья, чем остроумия. Я предпочитаю Шамфора, Он еще вот что сказал: «L'hymen vient apres 1'amour, comme la fumee apres la flamme». «Брак приходит после любви, как дым – после огня». Не так-то это очевидно, как кажется на первый взгляд.

Меня зовут мадам Уайетт. Меня считают мудрой. Откуда она у меня, эта репутация? Оттого что я, женщина не . первой молодости, несколько лет назад оставленная мужем и больше в брак не вступившая, сохранила здоровье и ясную голову, больше слушаю, чем говорю, и даю советы, только когда меня спрашивают. «О, вы глубоко правы, мадам Уайетт, вы такая мудрая», – говорят мне люди, но обычно этому предшествует подробное повествование об их глупостях или ошибках. Так что я себя такой уж мудрой не считаю. Но по крайней мере я знаю, что мудрость относительна и что никогда не следует выкладывать все, что знаешь, все, чем владеешь. Если покажешь все, ты только вмешаешься, а помочь не сможешь. Хотя порой так трудно удержаться, чтобы не выложить все.

Моя дочь Джилиан приходит ко мне в гости. Ей плохо. Ей кажется, что она перестает любить мужа. Другой человек говорит, что любит ее, и она боится, что начинает любить его. Кто это, она не говорит, но я, естественно, догадываюсь.

Что я об этом думаю? Да, собственно, ничего. То есть не имею мнения о такой ситуации в общем виде. Знаю только, что так бывает. Но конечно, когда речь идет о реальном случае с моей родной дочерью, тут мнение у меня есть. Но оно предназначено для нее одной.

Она страдает. И я страдаю – за лее. В конце концов, это вам не машину сменить. Она плакала у меня, и я старалась ей помочь, то есть помочь ей разобраться в собственном сердце. Что же еще можно сделать? Если, конечно, в ее браке со Стюартом нет ничего ужасного. Она уверяет, что нет.

Я сидела, обняв ее, и слушала ее плач. А какая взрослая она была в детстве! Когда Гордон оставил нас, не я ее, а она меня утешала. Обнимет меня и говорит: «Я буду о тебе заботиться, maman». Знаете, ужасно горько, когда тебя утешает тринадцатилетнее дитя. Вспомнила вот и сама чуть не заплакала.

Джилиан старалась объяснить, что ее так пугает: неужели она может разлюбить Стюарта, когда еще только недавно полюбила? Ненормальная она, что ли? «Я думала, maman, опасное время наступает позже. Думала, ближайшие несколько лет мне ничего не угрожает». Обернулась ко мне, заглядывает в глаза.

– Опасное время – всегда, – отвечаю.

– То есть как это?

– Всегда.

Она отвернулась, кивнула. Я знала, о чем она думает. Надо вам объяснить, что мой муж Гордон в сорок два года, когда мы уже прожили в браке… ну, не важно сколько, долго, сбежал с семнадцатилетней школьницей. Джилиан слышала, что, как у вас говорят, через семь лет уже не сидится на месте, и видела на примере отца, что через пятнадцать лет тоже не сидится; и вот теперь на своем опыте убедилась, что это случается и раньше семи. И еще она думала, что я сейчас вспоминаю Гордона и, наверно, сокрушаюсь, что, мол, дочь пошла в отца, и мне это больно. Но ничего такого у меня и в мыслях не было, о чем я думала, я и сама не знаю.

ОЛИВЕР: Хотите расскажу одну смешную вещь? Дж. и С. познакомились вовсе не в баре, как они оба притворялись, а в «Черинг-Кросс отеле» на вечере знакомств для молодых работников умственного труда.

Моя тонкая интуиция подсказала мне упомянуть в разговоре с Джилиан про эту якобы встречу в баре «Сквайре». Она сначала вообще не отозвалась, послюнявила ватный тампон и стала снова катать по картине. А потом призналась, как было на самом деле. Заметьте, мне даже не понадобилось спрашивать. Так что, по-видимому, и обратное верно: она тоже решила не иметь от меня секретов.

Оказывается, существуют такие места для испытывающих любовный голод, куда можно приезжать по пятницам –четыре недели подряд всего за 25 фунтов в общей сложности. Я был шокирован, это первая моя реакция. А потом подумал: смотри-ка, ты недооценивал косматого коротышку Стю. У него к амурным делам такой же подход, как к бизнесу – прежде всего изучается рынок.

– Сколько раз ты там была до того, как познакомилась со Стюартом?

– Первый раз пришла.

– Выходит, он тебе достался за 6 фунтов 25 шилингов? Она рассмеялась:

– Нет, за все 25. Внесенные деньги не возвращаются. Какая милая шутка.

– Внесенные деньги не возвращаются, – повторил я за ней, и на меня напал смех, как приступ болотной лихорадки.

– Я тебе ничего этого не говорила. Я не должна была этого говорить.

– Ты и не говорила. Я уже забыл.

И я прекратил всякие смешки. Но держу пари, Стюарт свои деньги вытребовал обратно. Иногда он бывает таким крохобором. Как, например, в тот раз, когда я встретил их в Гатвике, и ему во что бы то ни стало надо было вернуть деньги за неиспользованный обратный билет на поезд. Так что он обошелся ей в 25 фунтов, а она ему – в 6,25. Сколько бы он теперь запросил? Какая будет наценка?

И кстати о презренном металле: миссис Дайер, которую я бы с удовольствием похитил, не будь мое сердце уже занято по другому адресу, вчера уведомила меня, что я занесен в списки местных налогоплательщиков. Ну, разве они не преследуют нас, эти сборщики налогов? Разве не норовят вытянуть все до последнего гроша, до последней драхмы? Может быть, все-таки существуют гуманитарные исключения? Уж конечно, Оливер – это особый случай, он должен значиться под отдельной рубрикой.

ДЖИЛИАН: Теперь он делает это каждый раз. Не приходится даже ждать, чтобы волосы растрепались, – берет с табурета гребень, отстегивает заколку, зачесывает волосы назад и снова закалывает. А я вся горю.

Я встала и поцеловала его. Открытым ртом прямо в рот. Поглаживая пальцами затылок и плечи, прижимаясь всем телом-, чтобы он мог тронуть меня, где захочет. Так я стояла, целуя его, пальцами лаская его затылок, телом готовая к прикосновению его ладоней, даже расставив ноги. Целовала и ждала.

Я ждала.

Он ответил на поцелуй, рот в рот. А я все ждала.

Потом он отстранился. Я смотрела ему в глаза. Он взял меня за плечи, повернул от себя и подвел обратно к мольберту.