Генрих подошел ближе к Жозефу, прижав его к страховочным тросам. «Осторожнее, – подумала Лана, – вы у самого края яхты».

Жозеф поднял руку вверх.

– Прости! Прости! Прости меня!

Он покачал головой и в одиночестве ушел на нос яхты, подальше от Генриха и всех остальных.

Лана медленно выдохнула. Только сейчас она поняла, что затаила дыхание.

Денни сидел один и смотрел в море. У Ланы было время подумать над их утренним спором, и она решила, что Денни, пожалуй, прав, им действительно стоит отложить разговор с Аароном до Палау. В переходе, в тесном пространстве яхты, все воспринимается по-другому, значение каждого жеста, каждого слова и проявления чувств многократно возрастает.

Когда Лана подошла ближе, Денни встал.

– О, я как раз шла к тебе, – сказала Лана немного заплетающимся языком.

Денни замер, потер затылок.

– У меня дежурство через пару часов, думал немного поспать. Ты еще не ложишься?

– Нет, – ответила Лана, надеясь, что он захочет побыть с ней.

– Ты полегче, ладно?

Лана удивленно моргнула – о чем это он? Потом увидела, что Денни смотрит на стакан в ее руке.

– Хорошо.

Денни ушел вниз, оставив ее одну на палубе в темноте. Щеки горели от обиды. На носу яхты она заметила свет от налобного фонарика Жозефа и решила посидеть с ним. Пока Лана пробиралась по палубе, густые облака скрыли луну. Море словно окутывало их, волны вздымались мрачными тенями.

Кроме ходовых огней, на яхте специально не включали другое освещение, чтобы члены команды тренировали ночное зрение. Глаза Ланы не сразу привыкли к отсутствию лунного света, но через некоторое время она двинулась вперед, держась рукой за страховочный трос, чтобы не упасть.

Светлая рубашка Жозефа раздувалась на ветру, придавая ему зловещий вид, налобный фонарик освещал страницу записной книжки. Яхта мерно покачивалась на волнах, а Жозеф, ссутулившись, что-то лихорадочно записывал.

Лана встала позади, задумавшись о своем альбоме, спрятанном под матрасом.

Вот бы попробовать запечатлеть на бумаге плавание по ночному океану! Последний раз Лана рисовала еще на суше; на яхте из-за качки линии получались неровными.

Видимо, она вздохнула, потому что Жозеф вдруг обернулся, ослепив ее лучом налобного фонарика. Лана прикрыла глаза рукой.

– Это я, не бойся.

– Извини. – Жозеф закрыл записную книжку и убрал ее в нагрудный карман, затем выключил фонарик.

Лана села рядом. Какое-то время они просто сидели в темноте, молча. Потом Жозеф достал из кармана самокрутку.

– Будешь?

– Давай.

Он закурил и передал самокрутку Лане.

Лана поднесла ее к губам и, закрыв глаза, глубоко затянулась. Легкие окутало теплым дымом, снимающим внутреннее напряжение.

В университете она курила постоянно: косячок после ужина с соседями по общежитию стал традицией, общую гостиную под ритмы электронной музыки заволакивало туманом марихуаны. К третьему курсу ей надоело ощущение расслабленности и оцепенения, от которого на следующее утро плавились мозги, и Лана стала проводить как можно больше времени вне общежития, чтобы не втянуться.

Сейчас, радуясь покалыванию под кожей, от которого притуплялись чувства, Лана запрокинула голову и выдохнула дым – его тут же унес соленый ветер.

– Что ты думаешь о любви?

– О любви? – переспросила она, затягиваясь.

– Думаешь, она походит на ненависть?

Лана помолчала.

– По-моему, чем сильнее любишь, тем больше вероятность того, что тебе причинят боль – и что почувствуешь ненависть, наверное, тоже.

– Значит, ненависть рождается из боли?

– Может быть. Не знаю. – Трудно было сосредоточиться на беседе, мысли растекались и куда-то уплывали.

– Иногда любишь кого-то слишком сильно, – сказал Жозеф.

– Возможно…

– Думаю, – он понизил голос, – Аарон этого не понимает.

– Думаю, – заговорщицки прошептала Лана, – Аарон бывает тем еще засранцем.

Она увидела, как уголки губ Жозефа поползли вверх.

Лана затянулась последний раз и передала самокрутку Жозефу.

– Спасибо.

Белая пена волн походила на затонувшие облака, странные, но прекрасные. Ночью море заигрывало с воображением человека, рисуя странные очертания и видения.

– Тебе когда-нибудь хотелось, – начала Лана, – нырнуть туда… и просто уплыть подальше от яхты? В бесконечность, подальше от всего?

Жозеф взглянул на горизонт.

– Иногда очень хочется.

Его голос был полон грусти. Лана инстинктивно протянула руку и обняла его.

Жозеф обернулся. Лане показалось, что он хочет что-то еще сказать, но вместо этого Жозеф прижался губами к ее губам.

На мгновение в голове все затуманилось, и Лана не сразу осознала, что происходит. Жозеф положил руку ей на спину и провел пальцами вниз по позвоночнику – прямо как то скользкое прикосновение, которое Лана почувствовала под водой. Вдруг она поняла: это Жозеф тогда нырнул и коснулся ее спины.

Она резко вскочила, самокрутка упала Жозефу на колени. Он быстро смахнул ее, и янтарный огонек исчез в океане.

– Какого черта?!

Изумленный, Жозеф развел руками.

– Я… я думал, ты…

– Нет! Нет.

Лана покачала головой. Мысли путались, хотелось уйти.

– Ты мне не интересен, – сказала она, и эти слова прозвучали чересчур резко, будто острые лезвия сорвались с ее языка.

Спотыкаясь – ноги почти не слушались, – Лана ушла назад на корму. Из кубрика доносились голоса и смех, но она не заглянула туда, не хотела знать, заметил ли кто-нибудь случившееся.

В каюте стояла духота. Лана перевернулась на бок, сбросила простыню. В горле саднило.

Она слезла со своей верхней койки и едва не упала, наступив на расческу Китти, лежавшую зубчиками вверх.

– Черт! Как все задолбало! – вскрикнула она, подпрыгивая на одной ноге.

Китти, как ни странно, не проснулась – ее койка была пуста. Лана взглянула на часы: почти десять. Широко расставив ноги и прижав руку ко лбу, она немного постояла на месте, пытаясь понять, тошнит ли ее. Где-то внизу вздымались волны, раскачивая яхту. Открытый океан – не лучшее место для величайшего похмелья всех времен. Боже, если бы только можно было нажать на паузу… Лана жаждала покоя, земли и чашки чая, который не расплескивался.

Она сделала глубокий вдох и стала рыться в рюкзаке в поисках одежды. Черт, как гудит голова, когда наклоняешься!.. Лана вытащила ставшие жесткими от соли шорты и майку, оделась. Солнечные очки нашлись под подушкой, Лана взяла их и, пошатываясь, пошла по коридору мимо закрытой двери в каюту Генриха и Жозефа.