Из за двери раздалось короткое:

— Да!

Врач остался за дверью, а Шубин, собрав все свое мужество, шагнул через порог.

Каюта была очень маленькая, как все помещения на подводной лодке, где дорог каждый метр пространства. На стенке каюты висели мерно тикавшие часы, портрет Гитлера, еще что-то — Шубин не успел разглядеть.

— Лейтенант Пирволяйнен?

Спину Шубина обдало холодом. Где-то он уже слышал этот голос: неприятно тонкий и брюзгливо медлительный.

На вращающемся кресле повернулся коренастый, почти квадратный человек.

Темно-красные волосы его составляли резкий контраст с лицом, белым как бумага. Рыжие нечасто бывают бледными. Этот был бледным.

Борода короткая, редкая. Усов нет. Очень узкие губы, щель вместо рта. Но нижняя часть лица, полускрытая бородой, была тяжелая, чувственная.

Возраст? Лет пятьдесят, вероятно. Пятьдесят — и всего лишь командир подводной лодки? Это необычно. Полагалось уже быть адмиралом.

Шубин спохватился и выпрямился. Но не смог заставить себя щелкнуть каблуками перед фашистом. Это было свыше его сил.

Командир подводной лодки молчал, не отрывая от Шубина взгляда.

Странный это был взгляд — изучающий, взвешивающий и в то же время рассеянный. Глаза были очень близко посажены к переносице. Казалось, вдобавок, что один располагается несколько выше другого. Это происходило, вероятно, оттого, что вследствие увечья или привычки командир держал голову набок — с какой-то недоверчивой, лукавой ужимкой.

Проверяя себя, он заглянул в удостоверение, лежавшее на столе:

— Правильно — Пирволяйнен!.. Вы говорите по-немецки?

Сомнений нет. Голос тот же самый — «шхерный»! Значит, он, Шубин, на борту «Летучего Голландца»?!

С трудом Шубин выдавил из себя:

— Да, господин командир.

Смысл последующих слов был непонятен.

— Ну что ж! — сказал подводник. — Я надеялся, что вы русский. Если бы я знал, что вы всего только финн… Но не выбрасывать же снова за борт… Я высажу вас в двух милях от Хамины. Ваше командование извещено по радио. Вас будут ожидать на берегу.

Но внимание Шубина было сосредоточено на полуразмокшем воинском удостоверении. Подводник рассеянно вертел его короткими пальцами, потом поставил ребром на стол.

— В район Хамины придем через шесть часов. Этим я вынужден ограничить свою помощь…

Шубин пробормотал, что ему неловко затруднять господина командира подводной лодки. Конечно, у того есть свои собственные задачи, которые…

Немец предостерегающе поднял руку.

— Не ломайте над моими задачами голову! Рискуете сломать ее! — Он улыбнулся Шубину, вернее, сделал вид, что улыбнулся. Просто показал десны и тотчас же спрятал их, не считая нужным слишком притворяться. — По возвращении в часть, — резко сказал он, — ваш долг забыть обо всем, что вы видели здесь! Забыть даже, что были на борту моей субмарины!

Он встал из-за стола.

Только теперь Шубин по-настоящему рассмотрел его глаза. Они были очень светлые, почти белые, с маленькими зрачками, что придавало им выражение постоянной, с трудом сдерживаемой ярости.

— Забыть, забыть! — с нажимом повторил немец. — И вы забудете, едва лишь покинете нас. Забудете все, словно бы ничего и не было никогда!

Шубин молчал. Подводник опять со странной ужимкой склонил голову набок, будто присматриваясь к своему собеседнику. Вспышка непонятного гнева прошла так же внезапно, как и возникла.

После паузы он сказал спокойно:

— Доложите своему командиру, что были подобраны немецким тральщиком.

Подводник небрежно перебросил Шубину раскрытое воинское удостоверение финского летчика.

Шубин стиснул зубы, чтобы не крикнуть.

Фамилия, имя и звание были вписаны в удостоверение очень прочной тушью. Они уцелели. Но на месте фотографии осталось серое пятно. Удостоверение слишком Долго пробыло в соленой морской воде, которая размыла, разъела фотоснимок. Виден был только контур головы и плеча. Высокий голос произнес:

— Впрочем, документ получите позже. Вахтенный командир внесет его в журнал. Все! Доктор вас проводит.

Шубин выпрямился. Ощущение было такое, будто волна накрыла его с головой, проволокла по дну и неожиданно опять выбросила на поверхность.

Но он позволил себе перевести дух лишь за порогом командирской каюты.

4

Его поджидал пучеглазый врач.

— Ну, как самочувствие? — Он пытливо заглянул Шубину в лицо. — Белы как мел. Так! Одышка. Пульс? О да! Частит! Надо подкрепиться, затем лечь спать. До высадки на берег еще много времени!..

Они прошли по отсекам, сопровождаемые угрюмыми взглядами матросов. Какая, однако, сумрачная, словно бы чем-то угнетенная команда на этой подводной лодке!..

Пока Шубин, обжигаясь, пил горячий кофе в кают-компании, доктор сидел рядом и развлекал его разговором о возможностях заболеть плевритом или пневмонией. Не исключено, впрочем, что тем и другим вместе.

Доктор был совершенно лыс, хотя сравнительно молод. На полном, гладко выбритом лице лихорадочно поблескивали темные выпуклые глаза.

Кают-компания была очень тесной. Закрепленная за магистрали, проходящие вдоль борта, висела небольшая картина, изображавшая корабль в море. Время от времени Шубин недоверчиво вскидывал на нее глаза. Она была странная, как все на этой подводной лодке.

Корабль с парусами, полными ветром, наискось надвигался на Шубина — из левого угла картины в правый. В кильватер ему, примерно на расстоянии шести семи кабельтовых, шел второй корабль. Он шел, сильно кренясь, задевая за воду ноками рей. Солнце заходило на заднем плане. Лучи его, как длинные пальцы, высовывались из-за туч и беспокойно шарили но морю, оставляя на волнах багровые следы.

Конечно, Шубин не считал себя знатоком в живописи. И все же было ясно, что художник в чем-то напутал.

Он хотел спросить об этом доктора, но раздумал. Слишком болела голова, чтобы толковать о картинах.

— Где бы мне положить вас? — в раздумье сказал врач. Он остановил проходившего через кают-компанию молодого человека: — Где нам положить пассажира? В кормовой каюте?

— Да ты в уме, Гейнц? Уложи лейтенанта на койке Курта. Сейчас его вахта.

— Да, правильно. Я забыл.

Только вытянувшись во весь рост на верхней койке, Шубин почувствовал, как он устал.

Через шесть часов мнимого Пирволяйнена встретят на берегу, обман будет раскрыт. Ну и пусть! Расстреляют ли сразу, начнут ли гноить в застенке для военнопленных — Шубин сейчас не хочет думать об этом. Выяснится еще бог знает когда — через шесть часов! А пока спать, спать!

— Завидую вам, — сказал доктор, стоя в дверях. — Третий год сплю только со снотворными…

Завидует? Знал бы он, кому завидует…

Уже погружаясь в сон, Шубин неожиданно дернулся, будто от толчка. Не разговаривает ли он во сне? Стоит ему пробормотать несколько слов по-русски…

Нет, кажется, он только храпит. А храп — это не страшно. Храп вне национальной принадлежности!

Койка чуть подрагивала от работы моторов. Вероятно, подлодка двигалась уменьшенными ходами. Это