Подойдя к ней, я пытаюсь изобразить на лице улыбку. Но это трудно. За спиной слышится приглушенный грубоватый смех, тихие слова. Хезер смотрит мне через плечо.

– А где все? – спрашиваю я, чтобы отвлечь ее. И понимаю, что все еще трясусь. Убираю свободную руку в карман.

– Ты в порядке? – спрашивает она, склонив голову. – Ты странно выглядишь. – Ее серые глаза внимательно изучают меня. – Страннее, чем обычно, надо сказать. – У Хезер теплая улыбка, и я немного расслабляюсь. У нас с ней есть общий секрет, хотя я понятия не имею, в чем он заключается.

Мне хотелось бы поделиться с ней тем, что со мной только что произошло, поскольку даже при том, что формально это был не мой поцелуй, у меня такое чувство, что это произошло со мной, в отличие от того поцелуя с демоницей внизу, который по факту мой, но по ощущениям как будто нет. Но что я ей скажу? Когда я буду это рисовать, я сделаю себе прозрачную кожу, и вы увидите, что все животные моего внутреннего зоопарка повырывались из клеток.

– Может, из-за пива, – говорю я.

Она хихикает, приподнимает свой стаканчик и чокается со мной.

– Та же история.

Это ее хихиканье очень меня удивляет. Обычно Хезер не смешливая. Наоборот, общаться с ней – это почти как сидеть в пустой церкви. И поэтому она мне нравится. Она тихая и серьезная, и ей тысяча лет, и еще кажется, что она может разговаривать с ветром. Я всегда рисую ее с поднятыми руками, словно она вот-вот взлетит, либо со сложенными, как будто она молится. Она не хохотушка.

– Идем, – говорит Хезер, – все уже тут. – Она показывает на дверь. – Мы тебя ждали. Ну, я, по крайней мере. – Она снова хихикает, а потом краснеет, словно у нее внутри взорвался гейзер. У меня ужаснейшее предчувствие.

Мы входим в какое-то логово. Я сразу же вижу Брайена в противоположном конце комнаты, он разговаривает с Кортни. Я хочу лишь одного – чтобы моргнуть и перенести нас в тела тех ребят в алькове. На всякий случай я даже пробую это сделать. Потом задумываюсь о том, сколько пальцев я бы отдал за одну минуту такого поцелуя с ним, и решаю, что семь. Или даже восемь. Я вполне смогу рисовать двумя пальцами, если один из них будет большой.

Я осматриваюсь. Тут все та же толпа ос и говносерфингистов, которые тусуются на Пятне, за исключением старших вроде Фрая, Зефира и Йети, они, наверное, внизу. Я к ним за это время привык, они ко мне тоже. Но есть и какие-то ребята, которых я не знаю, наверное, они учатся в частной школе с Кортни. Все разбились на кучки и неловко перешептываются, словно чего-то ждут. Воздух полон дыхания. И еще полон Джуд. Она стоит, опираясь на подоконник, и одновременно разговаривает примерно с пятью сотнями пацанов, на ней обтягивающее красное платье с рюшечками, которое она сшила сама, а мама запретила ей когда-либо носить его за пределами дома. Я очень удивлен, что она тут. Сестра все лето сердилась на меня и держала на огромном расстоянии, и она знала, что я сюда иду. Интересно, что она маме сказала. Я – лишь то, что пойду попрощаться с Брайеном. На подобные вечеринки нам однозначно запрещено ходить.

Когда мы с Хезер входим, она нас замечает. Сестра бросает на меня взгляд, который говорит: «Ничто даже из того мира, где идут дожди из света, где фиолетовый снег, где разговаривают лягушки, где круглый год закат, не компенсирует мне того, что ты – худший брат-близнец на свете, который украл у меня мать и друзей», а потом возвращается к беседе со своим гаремом.

Дурные предчувствия нарастают.

Я снова перевожу внимание на Брайена, который стоит возле книжных полок и все еще разговаривает с Кортни. О чем? Мы идем в их сторону, я пытаюсь разобрать слова и вдруг понимаю, что Хезер что-то мне говорит.

– Это такая глупость. Мы в такие игры с пятого класса уже не играем, ну да ладно. Подойдем к этому с иронией, да? – Она все это время что-то вещала?

– Что за игра? – спрашиваю я.

Заслышав нас, Кортни смотрит в нашу сторону.

– О, ура! – Она подталкивает Хезер, и та снова хихикает. Потом Кортни поворачивается ко мне: – Пикассо, сегодня твой счастливый вечер. Ты играть любишь?

– Не особо, – отвечаю я. – Точнее, вообще не люблю.

– Но эта игра тебе понравится. Слово даю. Такой привет из прошлого. Мы с Хезер и Джуд недавно вспоминали вечеринки, на которые ходили раньше. Условия простые. Двух человек разного пола закрывают на семь минут в гардеробной. И ждут, что будет.

Брайен мне в глаза не смотрит.

– Не переживай, Пикассо, – говорит он. – Все, разумеется, схвачено. – При этих словах у Хезер краснеют уши. Они берутся за руки и начинают хохотать. А у меня живот наполняется водой.

– Чувак, признай, – говорит мне Кортни, – что тебе помощь не помешает.

Не помешает.

Однозначно не помешает, потому что ко мне вдруг начинают приближаться многочисленные кольца сестринских волос, скользя, словно армия из змей. Кортни упомянула, что в этом участвовала Джуд. Она все это придумала, да? Она ведь знает, что я выбросил записку, которую она оставила маме, да? И знает, что я чувствую к Брайену?

(ПОРТРЕТ, АВТОПОРТРЕТ: Близнецы: Джуд с гремучими змеями вместо волос, Ноа с гремучими змеями вместо рук.)

У меня появляется металлический привкус во рту. Брайен читает заголовки на корешках книг, словно ему сдавать по ним экзамен.

– Я тебя люблю, – говорю ему я, но вместо этого выходит: – Привет.

– Просто, со страшной силой, блин, – отвечает он, но вместо этого выходит: – Чувак.

Он все так и не смотрит мне в глаза.

Кортни берет шляпу Брайена, которая до этого лежала на маленьком столике. В ней куча свернутых бумажек.

– Там имена всех пацанов, включая твое, – сообщает она мне. – Девочки тянут.

Они с Хезер отходят. Когда они оказываются достаточно далеко, чтобы не услышать, я обращаюсь к Брайену:

– Пойдем.

Он не отвечает, я повторяю еще раз:

– Надо валить отсюда. Давай через окно. – Я смотрю на то, которое поближе, за ним площадка, а рядом с ней дерево, с которого будет легко слезть. Мы совершенно точно сможем. – Давай, – говорю я. – Брайен.

– Да я не хочу уходить, ясно? – В его голосе слышно раздражение. – Это просто дурацкая игра. Неважно. Ерунда.

Я внимательно смотрю на него. Он хочет играть? Хочет. Наверняка.

Он хочет быть с Кортни, потому что если все схвачено и все у Кортни под контролем, то именно так и будет. И поэтому он не смотрит мне в глаза. Когда я это понимаю, из меня вытекает вся кровь. Но зачем он тогда сказал мне не переживать? Зачем брал за руку? Зачем все остальное?

Все опустевшие клетки внутри меня начинают дребезжать.

Я спотыкаюсь об уродливое бежевое кресло, стоящее посередине этой уродливой бежевой комнаты. Я падаю на него, и выясняется, что оно твердое, как камень, и у меня позвоночник раскалывается надвое. И вот я сижу, расколотый пополам, и допиваю пиво, словно это апельсиновый сок, вспоминая, как тогда тот англичанин лакал джин. После этого я хватаю еще один оставленный кем-то стаканчик и выпиваю его тоже. Чистилище, думаю я. Если внизу ад, а в коридоре рай, то тут наверняка чистилище – а что там делают, напомните? Я видел картины на эту тему, но забыл. У меня все нереально плывет перед глазами. Я пьян?