Псков существенно отличался от европейских городов, а потому, наверное, произвел на Софью большое впечатление. Над рекой возвышалась внушительных размеров каменная крепость, отдаленно напоминавшая замки Северной Европы. Еще в XIII веке ее построил псковский князь Довмонт, происходивший из Литвы. За крепостными стенами находились дома, в которых жили не только аристократы, но и простолюдины. Улицы и главная площадь были не вымощены камнем, а покрыты деревянными настилами. Вокруг крепости располагался посад. Русские избы окружали сады, в которых с деревьев облетала последняя желтая листва. Голые ветви уныло качались на ветру, ожидая снега… Большего контраста с городской культурой Южной Европы, казалось, трудно себе представить! Впрочем, Софье понравилось внимание, которое псковичи проявили к ней. По свидетельству псковского летописца, она даже обратилась к горожанам с речью, в которой обещала «печаловаться о делехъ» (то есть рассказать о их проблемах и просить помощи в их решении) перед Иваном III.

Софья провела в городе то ли «пять дней ровно» (по подсчетам псковского летописца), то ли семь (как сообщает Московская летопись). Далее ее путь лежал в Новгород. По свидетельству московского летописца, Софья добралась туда лишь к 25 октября. Дорога от Пскова до Новгорода шла вдоль реки Черехи, а затем глухим лесом. За ту неделю, что принцесса провела в пути, она, наверное, успела устрашиться страны, которой правил ее будущий супруг. Всё это напоминало старинный сюжет народных сказок о том, как красавица попадает в дальнюю страну — пугающую и прекрасную одновременно, но не может найти ее хозяина, укрывшегося в дремучей чаще…

Софья прогостила в Новгороде пять дней, отдыхая после утомительной тряски по русским ухабам. В Новгороде ей были преподнесены дары от архиепископа Феофила «от всего Новагорода». Для новгородцев достойная встреча невесты великого князя была вопросом политическим: прошло совсем немного времени с тех пор, как войско Ивана III разгромило новгородцев на реке Шелони. По условиям Коростынского мира Новгороду запрещалось вести самостоятельную внешнюю политику. Этот договор стал важной вехой в процессе постепенного подчинения Москве вольнолюбивой республики. Софья, наверное, не догадывалась об этих тонкостях и приняла дары как должное: ведь ее встречали с почестями в каждом городе уже несколько месяцев подряд.

Из Новгорода Софья и ее приближенные отправились в Москву. И вновь за окошком возка «царевны» потянулись бескрайние леса, припорошенные первым снегом. Русские дебри очаровывали и завораживали людей Запада. К середине XVI столетия, когда Россию уже посетили некоторые европейцы и наша страна стала чуть более известна на их родине, появилось довольно много европейских карт Московии. Одну из них, изготовленную в Базеле в 1556 году, принято называть картой «Лесной Московии»: на ней практически все пространство между реками, озерами и морями занимают зеленые чащи. Можно только гадать, какие мысли и образы — пугающие, романтические или авантюрные — рождались в сознании Софьи и ее спутников во время этого бесконечного путешествия…

Когда путники были всего в 15 верстах от Москвы, в великокняжеском дворце началась суматоха. Дело было не только в любопытстве, с которым все ждали иноземную невесту великого князя. В Москву пришло известие о том, что в свите Софьи находится католический священник — Антонио Бонумбре («лягатос Антоний» русских источников). Он ехал не как частное лицо, а как посол (legatus) папы римского и миссионер. На скользких осенних дорогах Антонио, наверное, выглядел экзотично: он был облачен в красную мантию и носил перчатки. Псковские летописи сохранили описание его облика: «И бе бо с неи свои владыка с нею не по чину нашему оболчен. Бе бо всь черьвленым (красным. — Т. М.) платьем, имея на собе куколь червлен же, на главе обвить глухо, яко же каптурь литовскои, толко лице его знати и перстатици на руках его имеяи непременно, чко рук его никому же видети, и в тои благословляет…» Перед прелатом несли четырехконечный католический крест.

В коллекции Музеев Московского Кремля хранится старинный «латинский» равноконечный крест, изготовленный из прозрачного хрусталя. Это довольно большое изделие весьма лаконичного дизайна. По мнению экспертов, этот крест происходит из Западной Европы и изготовлен в XV столетии. Едва ли можно с уверенностью сказать, что Антонио Бонумбре нес перед собой именно его, однако в руках «лягатоса» вполне могло быть нечто подобное.

Мысль о том, что вместе с Софьей Ивану III придется принять и папского посла, обеспокоила многих приближенных великого князя. Ему напомнили, что не так давно в Москве пытался насадить «латинскую веру» (а точнее, унию 1439 года) «нечестивый» митрополит Исидор. Но более всего известие о католическом прелате в свите Софьи задело и даже оскорбило митрополита Филиппа. Он пригрозил уйти из Москвы, если «лягатос Антоний» не только войдет в город, но даже приблизится к нему, держа в руках католический крест. Автор Московского летописного свода конца XV века передает слова разгневанного пастыря, обращенные к Ивану III: «Не мощно тому быти, кое въ град сын ему внити, но ни приближатися ему; аще ли же тако учинишь, почтити его хотя, но он въ врата граду, а яз, богомолецъ твои, другими враты из града; не достоитъ бо нам того ни слышати, не токмо видети, поне же бо възлюбив похваливыи чюжую веру, то своеи поругался есть».

Иван III оказался в непростой ситуации. Он не желал ссориться ни с заморскими гостями, ни с ревнителями православного благочестия. И все-таки выбор был сделан в пользу своих. Навстречу кортежу был послан с отрядом герой недавней Шелонской битвы великокняжеский боярин Федор Давыдович Хромой. От имени великого князя он приказал миссионеру убрать крест в сани. О сопротивлении не могло быть и речи. «Тогда же убояся легатос…»

После этого инцидента Софья, наверное, должна была с ужасом подумать о том, что у ее жениха суровый характер и с ним лучше не спорить. «С бешеным нравом, с тяжелой рукой…» — позже создаст похожий образ жестокого русского мужа Н. А. Некрасов. Надо сказать, что современники замечали за Иваном III подобные черты. Одно из прозвищ, которым наделила народная молва этого правителя, — Грозный. Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн упомянул о грозном взгляде Ивана III, от которого случайно попавшаяся ему на глаза женщина «при виде его только что не лишалась жизни». Правда, даже самые страшные поступки Ивана III не шли ни в какое сравнение с теми зверствами, которые будет творить его внук — Иван IV, за которым прозвище Грозный закрепится гораздо прочнее. Изобретатель опричнины высоко чтил своего деда, в честь которого и был наречен.

Итак, в Москве приезда Софьи ждали не только с любопытством, но и с тревогой. После событий 1439 года, когда первые лица Византии приняли решение подписать церковную унию с Римом, в русских землях постепенно распространилось мнение об осквернении веры греками и о их отпадении от истинного православия. Московские книжники с 1460-х годов объясняли этим падение Константинополя. Тень ненависти к «латинству» и униатам не могла не падать и на «римлянку» Софью. Выдающийся богослов Г. П. Федотов однажды заметил: «Древняя Русь была сильна простой и крепкой верой, до конца утоляемой в ограде церкви». К новым веяниям в области веры на Руси относились критически.