В животе у Пиппы творилось нечто странное, когда она смотрела на его профиль Аполлона. В сущности, такое близкое соседство Грегори обостряло все ее чувства. Было сущей пыткой притворяться, будто ее ничуточки не волнует, что его бедро всю поездку прижимается к ее ноге, обдавая жаром кожу, когда ей и без того жарко.

И того мясного пирога, который она съела, было маловато. Ей ужасно хотелось пирожного или какой другой сладости вроде марципана. И хотелось поделиться им с Грегори. Ей нравилось смотреть на него через стол, когда они оба вонзали зубы в хрустящую корочку мясного пирога с сочной, ароматной начинкой. Было что-то завораживающее в том, как шевелятся его красиво очерченные губы, когда он жует, – что-то такое, что заставляло ее вспоминать, как эти самые губы жадно целовали ее в саду Элизы. А как его глаза смотрели в ее глаза, как будто у них есть какая-то забавная и очень сокровенная тайна, которую не знает больше никто!

У них теперь и в самом деле есть тайна, сообразила Пиппа. Очень греховная тайна. Воспоминание о том, чем они занимались в отдельной гостиной таверны «Старый дуб», заставило ее беспокойно заерзать на сиденье.

– Что такое, Харроу? – Грегори поднял глаза от книги.

Он просто умопомрачительно красив. Это даже несправедливо по отношению к таким людям, как Марбери.

– Ничего, сэр, извините, – пробормотала Пиппа.

Ее жажда сладкого – и его поцелуев – все росла, и она стала грезить о том, что произошло в отдельной гостиной, только в этот раз там была еще и та сахарная скульптура, которую она изготовила на дядюшкин день рождения. Она размышляла о сладком сахарном разводном мостике и высокой воздушной башенке…

От одних лишь мыслей о башенках и Грегори одновременно ее так и подмывало чуть истерически захихикать, поэтому она спрятала лицо в ладонях и покашляла. Щеки так пылали, что чуть не обожгли ладони. Сравнение, которое пришло ей на ум, было таким скандальным, таким стыдным… настолько ниже ее достоинства…

Но она все возвращалась и возвращалась к нему и вспоминала, как дерзко и бесстыдно Грегори дал ей понять, что желает ее: зажал между ног и дернул на себя, обхватив за мягкое место и разминая его, пока целовал ее горячими, требовательными поцелуями. Это был самый примитивный, самый приятный момент во всей ее жизни.

И самым обворожительным в нем было то, что он казался совершенно правильным, совершенно нормальным и естественным, как восход или заход солнца, как кружащаяся над цветком пчела, как шепот листвы, или запах свежескошенной травы, или надвигающиеся с моря на вересковую пустошь грозовые тучи.

Пиппа вздохнула и томно потянулась, что принесло ей отчетливое ощущение одиночества, особенно когда она взглянула на свою грудь, которая была так мучительно близка к тому, чтобы обнажиться, когда она привстала на цыпочки, чтобы поцеловать ухо Грегори, и пуговица его сюртука зацепилась за ворот, опасно потянув его вниз.

И потом эта ее греза про архитектурные части сахарного замка… Пиппа едва не застонала вслух, вновь подумав об этом.

Его башенка.

Ее мостик.

Ну и дурочка же она. Ей следовало бы думать о том, как надежно прикреплять башенки к замку, иначе она, как сахарный скульптор, никогда не добьется успеха. Кому есть дело до Грегори Шервуда?

«Тебе», – сказало тело, решительно отказываясь забыть, что он сидит рядом с ней и что в Тарстон-Мэнор он будет ходить на этих мускулистых ногах, и разговаривать этим нежным ртом, и поглаживать стакан с бренди тем же самым шаловливым пальцем, который играл с вершинкой ее груди.

– Я умираю с голоду, – сказала она Грегори, разумеется, не уточняя, какого рода голод ее мучит. – Когда приедем, я хочу сразу же пообедать.

Не совсем так, но надо же было что-то сказать. Эти грезы наяву не приносят ей пользы.

– Нам нет дела до того, чего хочешь ты, – фыркнул Марбери. – Ты камердинер.

– Я разговаривал не с вами, – огрызнулась Пиппа.

– Ты это слышал? – Марбери посмотрел на Грегори и указал на нее, в чем не было никакой необходимости, ибо она сидела в каком-то футе от него. Его указательный палец чуть не ткнулся ей в нос.

– Да, – ответил Грегори и вернулся к чтению книги.

– Я так и знал, – торжествующе изрек Марбери. Он взглянул на Доусона: – Вы слышали, что сказал этот грубиян?

– Полагаю, его зовут Харроу. – Старик говорил в своей обычной приятной манере. – Да, я слышал.

– Тогда почему никто ничего не делает? – Марбери волком посмотрел на Пиппу.

Она только зевнула. Грегори перевернул страницу книги. Мистер Доусон устремил взгляд в окно, замурлыкав под нос какой-то мотивчик.

– Ненавижу всех вас, – заявил Марбери и сложил руки на груди. – Кроме мистера Доусона, разумеется, – поспешил поправиться он. – Его можно простить за стремление к дипломатичности. По сути дела, его даже следует наградить. – Он елейно улыбнулся пожилому джентльмену, потом посмотрел на Грегори: – Это ты, Уэстдейл, виноват. Как ты посмел укатить в Америку и вернуться со всеми этими нелепыми понятиями о равенстве?

Марбери сузил свои глазки-бусинки и уставился на Пиппу. Она ответила ему дерзким взглядом, но потом отвела глаза.

Марбери довольно фыркнул.

Ей было все равно. Она устала, и ее тянуло прислониться к удобному плечу Грегори. Но она, разумеется, не могла этого сделать.

К счастью, лорд Марбери и его грубые насмешки не давали ей расслабиться и уснуть – да еще то, что их колени всю дорогу то и дело сталкивались. Когда это случалось, он издавал тихое рычание, как раненый пес. В конце концов он, однако, не без помощи виски Грегори, уснул, сцепив руки на своем объемистом шарообразном животе, время от времени отклоняясь в сторону мистера Доусона, который его методично отталкивал.

Через час после наступления темноты они свернули на длинную, изгибающуюся подъездную дорогу, освещаемую яркой луной.

– Приехали, – объявил Грегори.

Мистер Доусон, который задремал, прислонившись к стенке кареты, проснулся, как и похрапывающий Марбери. Хруст гравия под колесами экипажа и горящие факелы приветствовали гостей, когда они въехали на последний участок дороги, ведущей к особняку, торжественно провозглашая, что они прибыли в большое, богатое имение.

– Наконец-то, – буркнул Марбери. – Мистеру Доусону необходимо освежиться. – Он наступил Пиппе на ногу – нарочно, разумеется, – и она резко выпрямилась и гневно зыркнула на него. – Харроу, займешься этим, как только мы выйдем. И смотри, не забудь про эль.

– Уверен, лорд и леди Тарстон позаботились, чтобы в этот поздний час нас ждал холодный ужин, – сообщил ему Грегори. – Харроу отправится прямо на кухню, чтобы тоже подкрепиться.

Пиппа почувствовала холодок страха. Как слуга, она должна отправиться не только на кухню, но и в мансарду. Выделят ли ей отдельную комнату, или придется ее с кем-то делить? Она умрет, если такое случится.