Когда лег первый залп, я словно оглох. Когда лег второй, мне показалось, что KB подлетел метра на три над грешной землей. Потом вдарило в третий раз, и все стихло. На мое счастье, Красная Армия в тот год не страдала избытком боеприпасов. Я высморкался и перелез обратно, на место наводчика. Не знаю, чья это была работа — немецкого подкалиберного снаряда или наших дальнобойных, но прицел был покрыт сеткой трещин и разом помутнел. Опаньки… Правда, через него было видно, что снег вокруг истыкан глубокими воронками, a Pz-III, не загоревшийся от моего попадания, разбило вдребезги — сорванная башня улетела метров на десять. Я подергал рукоятку поворота башни — без толку. Заклинило. Вообще от близкого гаубичного попадания KB скособочило. Ну вот, кажется, и все…

Я перелез на место командира танка, где был целый перископ. Открывшаяся картинка была нерадостной. Один из немецких танков стоял вплотную к моему KB, нацелив пушку мне прямо в лоб. Судя по звукам стрельбы и лязгу гусениц, немцы давно меня обошли и бой, видимо, шел уже в самой деревне. Помирать мне что-то расхотелось, несмотря на больную голову, а вот лапки поднимать… И тут в голове опять возник ехидный голосок, предложивший пошарить вокруг себя. Дескать, тогда в плену веселее будет… В плену и веселее? Не исключая вариант, что я все сильнее слетаю с резьбы, я тем не менее пошарил по днищу перед собой. Руки нащупали тряпку. Поднял, поднес к глазам — не тряпка. Вовсе даже наоборот — командирская гимнастерка, на черных петлицах танки и капитанская шпала. А на груди — мать моя женщина… Золотая Звезда Героя, орден Ленина и какой-то монгольский орден, смахивающий на елочную игрушку. А в нагрудном кармане — удостоверение и партбилет. Чиркнул спичкой — Путилин Семен Васильевич, капитан.

И, что интересно, фото очень похоже на мое, только я на нем чуточку старше выгляжу… Не иначе опять «666-го» шуточки. Кто же, кроме него, мог мне такое подбросить. И зачем, кстати? А вот тут все логично. Я попадаю в плен под чужим именем. Что это значит? Все верно — это какая-никакая «свобода выбора», поскольку сержант Теркин не отвечает за то, что делал в плену капитан Путилин… Выходит, это такое нежное, ненавязчивое приглашение в плен?!? Дескать, будучи на той стороне, я снова должен сделать нечто зубодробильное. А что именно — наверное, подскажут, в своей обычной шизофренической манере. В конце концов, почему бы и не в плен? Все равно до «известного мне дня» весны еще далеко… Ох, что-то легко я соглашаюсь на все и сразу. И там, у моста, и здесь…

В общем, переодеваться в тесном, холодном и полутемном танке — занятие не для слабонервных. Свою гимнастерку я скомкал и засунул в один из пустых ящиков из-под снарядов. Пока застегивал полушубок, снаружи жизнерадостно заорали:

— Рус, сдавайс!! Рус, капут!!!

Повторного приглашения я ждать не стал.

— Рус, сдавайс!!! — заорал тот же голос. Я скинул шлемофон, напялил ушанку и открыл защелку люка. Возле танка обнаружилось человек десять немецких пехотинцев в белых маскировочных куртках и штанах. У одного за спиной висели баллоны ранцевого огнемета, а еще двое держали по целой охапке ручных гранат. То есть они бы меня выковырнули, как ту черепашку из панциря. Хотя… Я посмотрел на танк, и мне стало нехорошо. Гаубичный снаряд почти попал в цель. С правой стороны KB словно пожевали и выплюнули. Надгусеничной полки не было, а катки и порванные траки разбросало далеко в стороны — любо-дорого посмотреть…

— Я выхожу! Не стреляйте! — заорал я, высовываясь из люка.

Мать вашу так… Ни фига себе… Опять, как в Англии, в голове словно включился «синхронный переводчик», и я выдал эти две фразы на, похоже, довольно чистом немецком. Фантастика…

— О-о-о?! — восхитился один из пехотинцев (судя по биноклю, пистолетной кобуре и портупее, это был их командир). — Русский офицер говорит по-немецки?!

— Да! — ответил я, слезая с башни. Ко мне подошли двое солдат, которым я добровольно сдал свой ТТ, из которого так ни разу и не выстрелил. Я было испугался, что немцы начнут меня линчевать, мстя за своих, погибших в недавнем бою партай- и просто геноссен. Но в глазах солдат не было ничего, кроме любопытства. Так началась моя вторая нынешняя жизнь. А головные боли и сны, непохожие на сны, отпустили меня только через три недели. Причем совершенно внезапно.

Зарекалась свинья говно есть…

Украинская народная пословица из новейших времен

О великой силе убеждения. То, о чем не хочется вспоминать. 21 декабря 1941 года. Офицерский концентрационный лагерь № 1041-45. Район Лодзи. Восточная Польша. Зимний вечер, который трудно назвать добрым.

Условия содержания в этом лагере были довольно сносные. Даже кормили не так чтобы очень плохо. Повара танковой бригады, в составе которой я аж целых пять дней имел честь защищать Москву, кормили подопечных в основном сваренной на воде перловкой. Не скажу, что здесь было хуже. У меня даже не отобрали полушубок, шапку и сапоги. Ох, непростые это были сапоги. Еще чуднее были две пары носков, которые тоже входили в мою «экипировку» и которые я таскал с собой. По виду носки были как тонкие шерстяные, но в холод они грели, в тепле ноги в них не потели, и, самое главное, они не рвались. И стирать их надо было всего несколько минут, в холодной воде, без мыла. По сути, замочил, и через десять минут они уже сухие и чистые… Мечта любого вояки или туриста. Хоть чем-то полезным меня догадались снабдить, уроды… На допросы меня водили часто, но нельзя сказать, чтобы эсэсовским «электрикам» с молниями на петлицах я оказался сильно полезен. Конечно, меня много спрашивали о технических вещах, особенно о конструкции советских танков Т-34 и KB, их недостатках, серийном производстве и прочем. Я отвечал, как умел, благо специальной литературы я по этой технике прочитал изрядно. При этом я вдруг обнаружил, что мои танкистские навыки куда-то делись. Словно все, даже то, что со мной было раньше, я усвоил из книг, а не видел сам. Эта неуверенность в себе проявилась, когда меня отпустили головные боли и странно-страшные сны. Блин, подведи меня сейчас к Т-55, попроси демонтировать двигатель или хотя бы показать, как это делается, я же облажаюсь на все сто…

В общем, зычный вопль охранника поднял меня с нар на очередной допрос. Между прочим, тринадцатый по счету. В этой связи я резонно предположил, что вот-вот может последовать «предложение, от которого невозможно отказаться», — зря, что ли, они со мной почти месяц нянькались? И, как оказалось, я не ошибся.

В допросной меня ждал, уже знакомый мне по прошлым встречам, капитан вермахта по фамилии Гендель — симпатичный молодой человек с белобрысыми, прилизанными волосами, зачесанными на косой пробор. По техническим вопросам меня обычно допрашивал именно он. У другого стола сидел за пишущей машинкой хозяин этого кабинета, начальник «оперчасти» лагеря, мрачный темноволосый унтерштурмфюрер Бодикер в распоясанном сером кителе. В углу торчал мускулистый молодец в серой нательной рубахе и галифе с подтяжками. Фамилии его я не знал, но звали этого костолома то ли Ханс, то ли Ханни, и был он в чине шарфюрера СС. Использовали этот типичный образец нордического «сверхчеловека» в основном как средство грубого и очень грубого физического воздействия на допрашиваемого. Короче говоря, для нанесения побоев и физических увечий. Ко мне его по прямому назначению до сего момента не применяли, поскольку я не имел привычки запираться или вести прокоммунистическую агитацию, корча из себя пионера-героя… Но, как видно, этот «счастливый момент» наступил-таки…