Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!»
Поднявшись этажом выше, слышу произнесенное вполголоса: «Иванова!»
Хорошо, не Распутина.
«И дым отечества нам сладок и приятен!»
Четвертый, пятый, еще рывок — и я у двери.
— Стой, зараза!
Что-то до боли знакомое в этом добром призыве. Впечатление такое, что совсем недавно я это где-то слышала. Ах ты, ну да, абориген из ковринского подъезда. Здесь-то он как оказался?
Обдумывая эту загадку, я медленно отступала вниз, а сверху, так же медленно, надвигался на меня, я не ошиблась, нет, абориген собственной персоной.
Смеяться будем? Едва ли. Кажется, не расположен он сейчас к юмору. Опять драться? Надоело как!
— Эй, абориген, что ты ко мне привязался? Влюблен?
— Ага! Сейчас я тебя приласкаю и за тот, и за этот раз сразу!
Надо же, чуть больше часа прошло, как я сулила ласки, а теперь их обещают мне.
Какие-то неестественные у нас передвижения происходят. Пячусь вниз, а мне надо вверх. Вот и площадка. Все, назад пути больше нет. Моя Москва — наверху.
— Слушай, абориген, прошу тебя, не наступай на одни и те же грабли дважды!
— Какие грабли? Спятила?
Сопит, приближается. У мухи ума больше — замахнешься, она улетит.
Я бросила в него сумочку с ножом и долларами. Он отбил ее в сторону, остервенился взглядом и отвел руку для удара. Русская выучка, дворовая. От замаха до удара можно прочесть «Отче наш».
Я поднырнула под его руку и, разворачиваясь, сильно толкнула в спину. Он зацепился курткой за угол перил — послышался треск рвущейся кожи. Ходить нужно опрятным, застегнувшись! Подхватила сумочку и, дождавшись его полного поворота ко мне, как по мешку в спортзале, бедро — корпус — рука, провела хороший удар в солнечное сплетение. Не полюбовавшись результатом — надоело мне все это, — потопала вверх, к своей двери.
«Мой дом — моя крепость!» — произнесла, как заклинание, запирая изнутри последний замок. Все, все на сегодня, все, отстаньте от меня, оставьте меня в покое! Мне до утра и здесь вполне хватит воздуха. Но только одной, без визитеров!
Ковринские бинты, резаный зад Пашки Щербатого, «Мерседес» Цибиза, волчица, воющая среди трупных столов потустороннего морга, Джентльмен со своим псом-охранником, догоняющим меня, голый Стас Шубаров, перемазанный собственной спермой, — все впечатления прошедшего дня прошли друг сквозь друга и перемешались в беспокойном, причудливом сне, не ставшем кошмаром только благодаря Костиным губам, неизменно целующим мои глаза в особо напряженные моменты.
Я проснулась задолго до рассвета от настойчивого волчьего воя, идущего из-за моего сердца. Звук, раздавшийся во сне, разбудил меня.
Полная луна смотрела в самую середину незакрытого шторами окна.
Волчица будит меня в исключительных случаях. И полнолуние сегодня, а значит, следуя мистическим представлениям, время ведьм. Как же в такое время может спать ведьма? Тем более ведьма, на которую вот-вот откроется охота?
Итак, я проснулась от страха. Но от страха заговоренного, не лежащего на душе тяжким, обессиливающим бременем, а подвижного, свободно текущего через открытые ворота сознания. От страха, побуждающего к действию и дающего доступ к необходимой для действия энергии.
Голова была ясной, а тело — легким. Встав под лунный свет, я потянулась, долго и сладко. И волчица во мне потянулась, напружинив задние лапы. Сейчас мы были с ней наедине. И нам с ней было хорошо наедине тревожной и полнолунной ночью. Волчица не всегда удостаивает меня общением, хотя никогда не отказывает в помощи.
В каждом человеке живет зверь. Это его животное начало. Это самое нормально-здоровое, что есть в нем, и искренне-настоящее, не отягощенное вывертами ума.
«Когито, эрго сум», — сказано в прошлом одной умной головушкой. «Мыслю, значит, существую». Как однобоко!
Ненадолго закрыла глаза, сосредоточилась на своем внутреннем состоянии — месте обитания волчицы и, стихнув мыслями, попросила понятной символики. На секунду, не больше, в сознании возникла картина — невысокая трава, звериная морда — прищуренные в своеобразной улыбке янтарные глаза, настороженные уши, черный, влажно блестящий нос.
Дрогнула плечами от холода, веявшего из открытой форточки, и потянулась еще, прогнувшись, вскинув вверх руки, покрытая ровным, не видимым глазу лунным загаром.
Здоровы мы с волчицей. Молоды и здоровы.
Тоненько звякнул телефонный звонок, возвращая меня с небес на землю. Всегда так — хорошенького понемногу. Кто бы это мог быть — в пятом часу утра?
Дождалась второго звоночка и решительно взялась за трубку. Длинный, непрерывный гудок, хоть номер набирай. Что же мне, послышалось? Проверяют — дома ли? Ладно, будем считать — ошиблись номером.
Набираю. И там трубку берут на втором гудке.
— Константин, бедолага, ты что, так еще и не ложился?
— Уснешь тут!
— Какой усталый у него смешок!
— А мне-то казалось, публика была при последнем издыхании.
— Они и передохли все. Кто как. В основном друг на друге. Ну, Танька, такие упражнения не часто увидишь. Способный тут народ собрался!
— Понятно, дружище, — смеюсь я ему в ухо, тепло, по-сонному. — Ты, никак, перевозбудился, вот и не спится!
— Угадала! — соглашается Костя. — Чего звонишь-то, тоже бессонница?
— Луна сегодня полная. А у меня в полнолуние суставы ломит, растяжка нужна.
— Тянешься, значит?
— Потягиваюсь. Как там себя хозяин чувствует?
— После твоей обработки вешаться собрался. На ремне от штанов. Вынул я его да этим же ремешком немного поучил, как жизнь-то любить. Проняло, должно быть, — спит. Вот, сидел над ним полночи, караулил от его же дурости.
Бедный Костя! А не зря Шубарова беспокоилась. Материнское сердце — вещее.
— Расслабься. Вешаться он больше не будет. Проспится — начнет звонить. Ты ему не мешай, пусть звонит, это хорошо.
— Темные дела, Тань.
— Еще какие!
Отбой. Жизнь продолжается.
После этой новой подробности из ночной жизни Шубарова луна за окном больше не трогала меня и не занимала. Заняло меня кофе. Хотя кофе в пять утра, в темноте, согласна, явление не совсем нормальное.
Вешался Стас? Так не повесился же! В конце концов, это его дело, как использовать свой брючный ремень. А сказал он мне не все, а если и все, то не так. Дурака валял, хоть и пьян был, но сумел Ваньку разыграть, простачка сиволапого. Я и не поверила ему. Но сказал достаточно, чтобы, увязав с тем, что у меня было до него, попытаться получить более-менее соответствующую истине картину.