В комнате, не обремененной мебелью, было прохладно.

Я долго трясла ее плечо, прежде чем она начала подавать признаки жизни.

— О-ох, только легла! — пропела детским голоском, рывком села, с трудом разлепила веки.

— Ну куда еще, других, что ли, нет!

Уставилась на меня бессмысленными глазами, не сомневаясь, что будят ее к очередному клиенту. Я терпеливо ждала, и наконец ее взгляд заблестел жизнью.

— Татьяна Александровна, собственной персоной!

— С каких это пор я тебе Александровной стала?

— С-счас!

Ирина, как была, в одной комбинашке ушлепала босыми ногами из комнаты. Слышно было — зашумела где-то вода, донеслись звуки энергичного сморкания, и через пять минут в комнату вернулась не ночная красавица в стиле вамп, а нормальная русская девка с пухлыми губами, вздернутым носиком и глазами, красными от недосыпа.

— Что, Тань, опять ментовка по мою душу? За мной вроде ничего такого нет.

— Нет, Ира, я пришла сама по себе.

Обрадовалась она, настороженность как рукой сняло.

— Так я сейчас чайку…

— Не надо ничего, — заспешила я, — мне некогда, бежать надо. Ведь я по делу заскочила, на минутку буквально.

— Да чего там, у хозяйки чайник на плите кипит!

Она вдвинула ноги в огромные суконные шлепанцы, накинула на себя халат и, не слушая возражений, скрылась за дверью.

Все у нее делалось на удивление быстро и просто. Через короткое время на столе вокруг зеленого чайника расположились сахарница, банка с вареньем, пачка печенья. И мы сидели рядышком и прихлебывали из чашек с отбитыми ручками.

Я дала ей поговорить и даже заинтересовалась ее проблемами, но разговор почти не поддерживала и, когда в нем наступила неизбежная пауза, взяла инициативу в свои руки.

— Помнишь летнюю заварушку, Ирина?

Этим летом она со своим тогдашним дружком, не помню, как его звали, и его компанией обчистили группу «лиц кавказской национальности», проезжих, остановившихся в Тарасове, чтобы выпить и погулять. Вели южане себя разудало, платили хорошо, но зарвались и крепко обидели Иринкиных подруг по профессии. Дело началось мордобоем во имя справедливости, а закончилось примитивным грабежом. Благодаря моим советам в процессе следствия и на суде грабители вели себя так, что из обвинения была изъята формулировка о предварительном сговоре, а Ирина вообще прошла по делу простой свидетельницей.

В показаниях потерпевших фигурировало оружие — двухствольный обрез охотничьего ружья, которым якобы угрожали им нападавшие и который так и не был найден. За этим я и пришла сейчас к ней.

— Помнишь, Ирина, божилась помочь, чем сможешь?

Помнит Ирина, с памятью у нее в порядке.

— Мне нужен ствол. Хотя бы на сегодня. В силах помочь?

В силах она. И соображает правильно. Ствол в деле не был, экспертизе не подвергался, в милиции не засвечен, хозяина в данное время у него нет. А что спрятан у нее — это я еще тогда догадалась, но виду не подала.

Выпорхнула Ирина за дверь и принесла мне валенки. Вот дьявол! В «Бриллиантовой руке», помнится, бабенка пистолет в жестянке из-под крупы держала и вытирала передником. А Ирка ствол — в валенок да в кладовку! И не нашли ведь! Да и не у нее искали.

Обрез был хорош. Настоящая сицилийская лупара ижевского завода. И содержался в порядке.

Повесив его на плечо под куртку, уложив в карман несколько патронов, я, благодарная, подалась восвояси, провожаемая озадаченно-сочувствующим взглядом Ирины.

Вооруженная таким образом до зубов, сопровождаемая машиной с бандитами, я, собранная и решительная, неторопливо катила по городским улицам. Триллер, черт возьми, кинематограф! В других условиях, обрисуй мне кто подобную ситуацию, — оторвалась бы на нем, посмеялась!

Так, поглядывая по сторонам, но не замечая ничего подозрительного, я добралась до больницы.

Бесхалатную, меня в палату не пустят, придется раздеваться, и куртку я скинула в машине, завернув в нее обрез. Запирать машину не стала — чтобы в случае чего не возиться с дверью. И ключ из замка зажигания не вынула. Присмотрят. Мои сопровождающие встретили своих коллег-корешей, уже дежурящих здесь.

В корпусе, на этаже, бросился в глаза «браток», бритоголовый, в халате с рукавами по локоть.

— Проходи, зверь-баба, — поприветствовал он меня.

Коврин спал. Я шуршала пакетами с традиционной больничной передачкой, размещая их в тумбочке, а он спал, свернув голову набок.

Гоблины в машине, Ирина в постели, Коврин на больничной койке — все спят передо мной сегодняшним утром.

Неприметной шерстяной кошечкой сидела я рядом и дожидалась, пока у самой не начали слипаться глаза, и уже ничего — ни гомон больных в палате, ни жесткий стул подо мной — мне не мешало. Я отдалась дреме.

Очнулась, услышав негромкое «Эй!» и почувствовав прикосновение к своему колену. Встрепенулась от неожиданности, выронила пищалку из руки.

— Опять пугать пришла?

— Нет, Володя, пугать я тебя больше не буду. Мы сегодня с тобой в одной лодочке кувыркаемся, да все по быстрине.

Он шепотом рассмеялся и сморщился от боли.

— Веселый ты человек!

Я наклоняюсь к нему, почти касаюсь губами его щеки. Сейчас он чувствует теплоту моего дыхания. Со стороны это сильно похоже на нежности.

— По секрету скажу тебе, Володя, — говорю я тихо-тихо, — сегодня я от страха веселая. Тот самый отморозок, что тебя ножом предупредил, сегодня меня убивать будет.

Коврин смотрит внимательно, с недоверием.

— Тебя что, пожалеть? — говорит он тоже негромко.

— Нет, — отказываюсь я. — С какой стати? Тебя-то ведь не пожалели!

У нас с ним началась дуэль глазами. У него взгляд настороженный, изучающий, у меня — печально-сочувствующий.

— Ты знаешь, — решилась я на провокацию правдой, — наш с тобой доброжелатель рассказал мне в беседе без свидетелей, что тебе по «лимончику» за каждую рану заплачено. Это, как девочке, когда платят за каждый сеанс услуг.

Ну, достала я его! И ожидать не могла такого эффекта! У него включилось состояние, в котором здоровые люди начинают очертя голову махать кулаками. Дернулся, комкает одеяло и зубами скрежещет. Горячий мужик! Ничего, адреналин тебе полезен, лучше заживать будет.

А Иван Антонович-то явную ложь мне подложил насчет денег, которые я под ванной нашла, поступил не по-джентльменски. Хотя это в полном соответствии с его принципом беспринципности.

— Сволочь! — шипит Коврин, задыхаясь от злости.

— Должно быть, — допускаю я. — По его словам, таким вот образом, — касаюсь одеяла на груди Коврина, — меня предупредили, чтобы не влезала не в свои дела.