шва на Г-образный кожный разрез, Пашка дал волю своему творчеству: на протяжении тридцати сантиметров он шил бритый пацанский пах, а затем долгий арык вдоль бедра так, будто омолаживал лицо зарубежной кинодивы. Пожилой медсестре Вере Ивановне после девяти часов операции чудилось, что Пашка просто стоит над распаханной мужской ногой и пальчиками фокусника тасует невидимые карты по ходу вспоротой мясистой линии. А за его кистью кровавая пропасть намертво стягивается, словно тектонические плиты закрывают пылающую трещину в земной коре после гигантского землетрясения.

Родька оказался идеальным пациентом. Он заживал, регенерировал и очищался от токсинов, как инопланетный червь в американских фильмах. Только почки выматывали его ноющей болью, но Иван Давыдович уверял, мол, починим, сынок, с таким мощным иммунитетом не пропадешь, еще и донором органа станешь, осчастливишь кого-то из слабых мира сего.

— Когда будешь возглавлять свое отделение в Москве, — гладил его по волосам Иван Давыдович, — забери к себе Пашку, тут ему не дадут развиваться, а он — бог в медицине.

— Я и вас заберу, — отвечал Родька.

— Я не доживу, сынок, — улыбался врач, — мне уже шестьдесят, а ты оперишься лет через двадцать. Просто помяни старого еврейского гематолога хорошим ихним «Хеннесси». К тому времени его уже завезут в Россию, вот увидишь.

Родион смотрел на мудрый лоб с узором продольных морщин, щеки с поперечными черточками, разрисованными будто пальцами индейского вождя, и не верил, что настоящее может сдвинуться с места. Двадцать лет для него, двадцатилетнего, казались равными четырем световым годам до ближайшей звезды. Это было непостижимо далеко, неосязаемо, фантастично, потусторонне, как изящное слово «Хеннесси» в реалиях вологодской больницы. Иван Давыдович же, умиляющийся молодостью и здоровьем пациента, ощущал эти двадцать будущих лет кончиками пальцев: еще десять морщин, еще сотня операций, еще трое внуков, постаревшие, замотанные дети, пенсия, забвение, смерть. Но при взгляде на Родиона ему почему-то становилось легче: словно Господь отчерпнул из его угасающей амфоры немного жизненного эля и плеснул в этого развитого наглого паренька. Остаться в Родике навеки было приятно, волнительно, интригующе. Столько еще открытий, столько женщин, столько споров, столько вина…

— Выздоравливай, сынок, тебе еще долго топтать эту планету. — Он встал со стула, поправляя халат, и остановился у двери палаты. — И… будь милосердным к брату. Чудится мне, он сделал это от любви.

Часть 3

Глава 19. Фосфор

Беременность Златка почувствовала на следующий день после предательства Жгутика. Просто поняла — внутри что-то есть. Еще она поняла, что будет забита камнями до смерти, изгнана из института, общежития, осмеяна и освистана, как ее бабка и мать. Поэтому, когда на факультет пришел лысый плотный мужичишка — главный инженер завода «ХимФосфор имени Н. К. Крупской» — и предложил студентам проходить у него практику, она сразу согласилась. После учебы, к четырем часам дня Златка стала ездить с двумя пересадками за город, где и находилась махина, производящая удобрения и стиральный порошок. Ее взяли стажером в лабораторию — работать с объектом мечты — желтым фосфором. Вместе с другими женщинами в белых халатах она контролировала примеси — селен, мышьяк, сурьму, никель, ртуть, свинец и прочие элементы. Для этого фосфор нужно было растворить, не позволив примесям улетучиться, и измерить содержание всех компонентов. Златка очень любила этот процесс: под слоем воды в огромном контейнере глыбы желтого фосфора дробили на небольшие кусочки и переносили их в колбы с широким днищем и узким горлом, наполненные азотной кислотой. Немного подогревали на спиртовке и, когда начиналась реакция, немедленно опускали колбу в корыто с холодной водой, интенсивно помешивая. На руках у Златки были две пары перчаток — резиновые, чтобы не попала кислота, и поверх — войлочные, спасающие от высоких температур. Если адская смесь загоралась, ее срочно выливали в ванну с раствором медного купороса для купирования огня. Реакция Златку завораживала: из колб, как от взлетающей ракеты на Байконуре, валил плотный рыжий дым — окислы азота и брома. Через лисьи хвосты — так их называли на производстве — порой изрыгались и сами фрагменты желтого фосфора, которые прожигали перчатки и, если сдуру неплотно закрепить пластиковый шлем, нежные подбородки лаборанток. Через месяц Златкины кисти покрылись язвочками микроожогов на разных стадиях заживления, которых она не стыдилась. Ей казалось, что фосфор, точно джинн в бутылке, хоть временами и показывал характер, но все же был ей подвластен и однозначно управляем. С первого же дня на заводе ее отправили к стоматологу в ведомственную больницу и завели «зубную карту».

— Зачем, — удивлялась Златка, — у меня же нет проблем!

— Испарения фосфора, если не соблюдать технику безопасности, вызывают некроз нижней челюсти, — объяснила докторица, — поэтому если почувствуешь зубную боль или излишек слюны во рту, сразу ко мне! И никакого лихачества в лаборатории. Я буду наблюдать и заботиться о вас.

Златке было приятно, что о ней заботились. Она привязалась к зубной врачихе Адели Зариповне, и каждые два месяца бывая у нее в кабинете, болтала «за жизнь». Ни с кем больше рыжуля своими переживаниями и мыслями не делилась. Именно ей Златка и открылась, что беременна, брошена и не понимает, как жить дальше. Адель покачала головой:

— Бежать тебе отсюда надо, производство вредное, ребенок больным родится, а то и выкидыш будет.

— Куда бежать? — ахнула Златка. — Наоборот, только на милость директора «ХимФосфора» и рассчитываю. Может, даст уголок в семейном общежитии. А если будет выкидыш — значит, Бог меня услышал.

Адель пообещала поговорить с директором на очередном зубном приеме. Златка по-своему трактовала информацию о связи между вредным производством и потерей плода. Она перестала носить пластиковый шлем и старалась максимально надышаться лисьими хвостами. Затягивалась так, словно нюхала сладкую сирень, — всей грудью, до спазма диафрагмы. И наконец на седьмом месяце беременности сполна получила то, к чему стремилась.

Главный инженер Юрий Михалыч вызвал ее к себе в кабинет и строго спросил:

— Значит, ты, Корзинкина, пришла сюда, чтобы опозорить наш коллектив и отобрать у честных советских семей возможность поселиться в нашем общежитии? У семей, которые родили ребенка в законном счастливом браке? Тебе, значит, Корзинкина, нагулявшей живот не пойми где и не пойми с кем, захотелось одобрения и принятия со стороны общества?

— Мне больше некуда идти. — Златка закрыла лицо руками и зарыдала.

— Ты, Корзинкина, думала об этом, когда занималась блудом и бесчестием?

— Он обещал жениться на мне! — хлюпала Златка. — Я верила ему!

— А разве ты не знала, что сначала люди женятся, а потом рожают детей? А не наоборот? Разве