погрузил на заднее сиденье раздолбанного «уазика». Иван был компромиссным, добрым мужиком, не обижал кошек, но четыре дочери с астмой и жена, покрытая экземой, как змея чешуей, на семи метрах общаги не побудили его задать своему начальнику — главному инженеру «ХимФосфора» — ни одного лишнего вопроса. Он старался не смотреть на лицо мумии, да и не его ума это было дело. Двести километров до Томилина и обратно — вот маршрут, который водитель Дергачев обязался накрутить на свой счетчик до шести утра. Мумия поначалу была беззвучна, и Иван надеялся, что ему не придется совершать самый неприятный обряд за эту дорогу. Но на сто двадцатом километре она захрипела и зашлась бурлящим откуда-то из желудка кашлем. Водитель остановился на обочине и открыл заднюю дверь. В кромешной темноте не было видно даже фигуры, но он все равно надел на голову шлем химзащиты, чтобы скрыть лицо, и достал из багажника двухкилограммовый гаечный ключ. Кокон мумии, кашляя, колотился гусеницей в клюве воробья и в итоге упал с сиденья на пол машины лицом вниз. Иван подсветил фонариком и выдохнул. Задача была максимально облегчена. Перед ним лежал беззащитный затылок. Просто размахнись и ударь. Дергачев заглушил «уазик», вырубив фары, набрал в легкие ночного июньского воздуха и обрушил ключ на золотистую голову.

Глава 20. Богоматерь

Водитель не рассчитал. Удар пришелся по краю сиденья, и лишь потом гаечный ключ соскочил на Златкину макушку. Этого, впрочем, хватило, чтобы рыжуля потеряла сознание и прекратила кашлять. Иван довез ее до одноэтажного медпункта в Томилине — маленькой заброшенной деревушки, которая даже не значилась на картах. Просто входила в описание К-рского военного округа как пункт с населением в 25 человек. Из дома вышла заспанная женщина лет сорока, округлая, мягкая, в белом халате и медицинской шапочке. В лучах битых фар старого «уазика» она светилась, как Богоматерь в храме. Иван даже перекрестился. Почему-то при виде ее он впервые подумал, что этот грех ему не зачтется как просто оплошность. Дергачев перенес запеленатую мумию в небольшую чистенькую комнату, опустил на кушетку и сказал:

— Ну вот, пусть лечится у вас тут, поправляется.

— Вы в своем уме? — возмутилась Богоматерь. — Она же мертвая!

— В дороге была еще живая, кашляла, — попытался оправдаться Иван, — мне пора. Утром на смену.

«Уазик» закудахтал, срыгнул вонючими дизельными выхлопами и нервно покатил по проселочным колдобинам. Богоматерь начала слой за слоем разворачивать Златку. Последние простыни прилипли к телу и были пропитаны сукровицей и гноем. Она осторожно размачивала их, поливая из флакона жидким фурацилином, и приговаривала:

— Да что ж вас, отравленных, везут и везут. Когда же это остановится… Пульс, поди ж ты, пробивается. — Она зажала худое запястье двумя пальцами и ощутила слабые толчки. — Откуда ты там взялась, тебе, поди ж, и восемнадцати-то нет!

— Скоро девятнадцать, — прохрипела Златка.

Богоматерь подскочила как ошпаренная.

— Да ты ж в сознании!

Златка застонала и разодрала слипшиеся глаза.

— Убейте меня… Очень больно…

Докторица отмочила последние куски простыни и застыла в ужасе:

— Миленькая моя, еще и беременная!

Живот Златки жил отдельной жизнью на истерзанном теле. Он бился в конвульсиях и, казалось, надрывно кричал.

— Да кесарить, срочно! — скомандовала сама себе Богоматерь и начала готовиться к операции, не обращая внимания на стонущую Златку, сплошь покрытую ожогами. Когда на кипяченой серой пеленке был собран весь инструментарий, она склонилась над Златкиным лицом и прошептала:

— Наркоза ты уже не выдержишь, но ребеночка нужно спасать. Прощай, миленькая!

— Вы похожи на женщину с иконы… в церкви… — бессильно прошептала рыжуля.

— Мне все так говорят, миленькая, — сказала Богоматерь и закрыла Златке лицо стерильной тряпкой с хлороформом.

Женщину с иконы звали Надеждой Сергеевной. Ей было сорок, и последний раз она присутствовала на кесаревом сечении в городском роддоме, где проходила студенческую практику. История о том, как лучший терапевт Советского района оказался в такой глуши, местные мусолили первые десять лет. Потом забыли, свыклись с ней как с ржавой колонкой посередине улицы и вечно гудящей электроподстанцией — главной достопримечательностью этих мест.

— Куда ехать-то?

— Да подстанцию в ебенях знаешь? Возле соснового леса? Туда и херачь.

Это был словесный путеводитель для всех, кто, плутая между полей, искал медпункт с чудотворящей докторицей. Сама же Надежда Сергеевна прославилась тем, что привезла сюда, на природу, своего парализованного мужа-электрика, после того, как он пьяным слетел с фонарного столба. Привезла и каким-то образом за два года поставила на ноги. Правда, муж все равно умер, спившись с деревенскими мужиками. А она осталась, организовала медпункт, выбив убогое финансирование из районного бюджета, и стала помогать жителям окрестных деревень. Вместо денег просила привезти в ее лечебный домик йода, бинтов и таблеток фталазола от поноса. В большинстве случаев местному населению этого набора хватало. Ей иногда подбрасывали из города пострадавших от химического отравления. Их лечила мазями и настойками из трав, которые делала сама. Но эта пациентка была знамением, вызовом. Господь будто насупил брови и строго спросил Надежду Сергеевну:

— А врач ли ты на деле или просто шапочку фосфором мажешь, чтобы казаться святой?

— Я — врач! И шапочка тут ни при чем!

Богоматерь раскрыла перед собой затрепанный учебник Каплана «Акушерство и гинекология», нашла отдел «Экстренное родовспоможение» и прочитала все от первого до последнего слова. Она обработала живот роженицы йодным раствором, вставила самодельный катетер в мочевой пузырь, взяла скальпель и сделала вертикальный надрез от пупка к лобку. Струйки липкого пота пропитали ее крахмальную шапочку, мгновенно превратив ее в жеваный колпак. Добравшись до неистово пляшущей матки, она дрожащими руками в несколько приемов рассекла стенку. В околоплодном пузыре извивался ребенок. Аккуратно, будто поддевая карандашом кальку, Надежда Сергеевна проткнула пузырь. Он лопнул словно футбольный мяч, обдав ее фонтаном околоплодной жидкости. Головастик с ручками и ножками неподвижно застыл, притворившись мертвым. Перерезав пуповину, Богоматерь вынула ребенка и подняла на руках как вожделенный трофей. Он пронзительно заорал, а она разрыдалась, прижав его к груди. Трясясь всем телом, докторица туго запеленала младенца чистой простыней и уставилась на истекающую кровью роженицу. «Умрет, — думала Надежда Сергеевна, — нет смысла зашивать». Но тут сквозь мокрую шапочку она вновь почувствовала божественный гневный вызов:

— Ты врач или мясник в шапке?

Она кинулась к Златке и решилась на отчаянный поступок. Понимая, что хирургических навыков грамотно залатать матку у нее нет, Богоматерь вырезала детородный орган и вместе с плацентой шмякнула его в эмалированный таз. Затем крупными стежками, как умела, стянула ткани и зашила выпотрошенную пациентку.

— Теперь умирай спокойно, миленькая.