– Вы часто рисовали королеву? – спросила Мэри.

– Один или два раза.

– А вы рисовали ее такой, какая она есть или… какой она хочет быть?

– Наверное, я старалась сохранить верность ее сути. Но боюсь, если бы я изобразила ее такой, какая она есть, хрупкой, изнуренной… – Левина не хотела признаваться, что она не смеет изображать королеву такой, какая она есть на самом деле.

Они снова умолкли; похоже, Мэри о чем-то надолго задумалась. У нее в голове как будто вертелся сложный часовой механизм. Наконец какая-то мысль пробилась на поверхность.

– Мне бы очень хотелось, чтобы вы нарисовали меня такой, какая я на самом деле, – мою изуродованную фигуру, мою некрасивость. Хочу, чтобы вы изобразили меня такой, потому что все остальное – это не я.

– Вы уверены? – спросила Левина, внезапно понимая, чего она никак не может ухватить в сидящей перед ней девочке – правды.

– Более чем. – Мэри казалось взволнованной, глаза ее сияли. – Если я сниму верхнее платье, вы лучше меня рассмотрите.

Она расстегнула лиф, спустила его с плеч, затем расшнуровала тугой, жесткий корсаж, развязала ленты, которые держат рукава. И вот она осталась в одной белой сорочке, платье брошено у ее ног. Затем она запустила руку под сорочку, извлекла оттуда нечто вроде бандажа и швырнула его в самый дальний угол комнаты.

Левина быстро набросала сцену; линии, нарисованные угольным карандашом, внезапно ожили под ее пальцами; на время она забыла даже о содержимом кожаной сумки.

– Совершенство, вы просто совершенство! – бормотала она, словно разговаривала сама с собой.

– Меня еще никто так не называл.

Не похоже, чтобы Мэри жалела себя – а может быть, она просто скрывала свою боль. Левина рисовала, не скрывая недостатков, представляя, как выглядит фигура девочки под сорочкой, угадывая ее искривленную спину. Она невольно вспомнила фреску «Изгнание Адама и Евы из Рая» на стене церкви, которую посещала ее семья, когда она была девочкой. Тогда она заметила, что у Евы неестественно высокая грудь, словно два холмика; она была совершенно не похожа на тяжелые полушария ее матери. Теперь, вспоминая об этом, она думала, что давно забытый художник, расписавший церковь, скорее всего, сам принадлежал к духовному званию и никогда в жизни не видел раздетой женщины. Ей хотелось нарисовать Мэри обнаженной. Она улыбнулась своим мыслям: Мэри и так преступила границы дозволенного, предложив изобразить себя в таком неподобающем виде. Естественно, такой портрет никому нельзя показывать.

– Вот, Мэри. – Левина встала и подошла к огромному камину. – Попробуйте постоять здесь, я попробую изобразить вас во весь рост.

Мэри направилась к камину, но по пути остановилась и стала разглядывать стопку эскизов.

– Ах, Вина!

Левина посмотрела через ее плечо, тревожась из-за того, что наброски не понравятся натурщице. Но Мэри разглядывала их как завороженная, поднося их к свету, чтобы лучше видеть. Наконец она встала у камина.

– Ну как?

Она положила руку на каменную кладку и отвернулась, глядя на Левину через плечо. Другой рукой она развязала тесемки на шее, и сорочка упала на пол, открывая ее плечи и спину. Левина увидела глубокие красные борозды – следы бандажа.

– Да, – произнесла Левина, охваченная непонятным волнением. – У нас все получится!

Она порылась в своих вещах, в поисках чернильницы, нашла ее, разложила кисти, взяла лист веленевой бумаги, от которой пахло кожей. Затем прикрепила лист к мольберту и начала рисовать, внутренне содрогаясь, выводя первые линии на его девственной поверхности.

– Знаете, мне никогда не дают зеркало. Думают, если будут скрывать от меня правду, мне будет лучше… – Помолчав, Мэри продолжила: – Но дело в другом. Намерения у них добрые, но…

– Вы имеете в виду родителей, сестер?

Мэри кивнула.

– Им хочется уберечь меня от действительности. – Она снова умолкла и как будто глубоко задумалась, а потом снова заговорила: – У меня тоже есть чувства – ведь и я девушка… Иногда мне нравится какой-нибудь молодой парень, и я думаю, что было бы, если… В доме у Maman есть секретарь, переписчик, Перси. Иногда мне хочется остаться с ним наедине. Но он меня не замечает.

Левина молчала, позволяя Мэри выговориться. Она понимала: ей оказана большая честь. Девочка делилась с ней своими самыми сокровенными мыслями.

– Я перечитываю «Пир» Платона. Вы его читали?

– Нет. – Левина устыдилась: совсем юная девушка так хорошо образованна, а она, хотя ей скоро сорок лет, так и не удосужилась взяться за античных авторов.

– Там все о любви. Главная мысль в том, что раньше люди были особого пола, который сочетал в себе мужской и женский; тело у всех было округлое, спина не отличалась от груди, у каждого было по две головы, по четыре руки и четыре ноги, а ходили они, перекатываясь, как колеса. А потом боги разделили людей надвое, и теперь каждому из нас суждено искать свою вторую половинку. Глупо, конечно, но немного похоже на историю о грехопадении, правда?

Левина кивнула и улыбнулась; к ее удивлению, Мэри пылко спросила:

– Как по-вашему, есть ли где-то на свете уродливая половинка колеса под стать мне?

Левина была тронута до глубины души, но не знала, как ответить, в голову приходили лишь пустые слова утешения, поэтому она молчала, а Мэри продолжала:

– Все думают, что я несу свой крест как святая. Мне говорят: «Ты стоишь тысячи заурядных красивых девочек»… Но что такое «заурядная красота»? Не понимаю. Только, пожалуйста… – Мэри подняла руку. – Пожалуйста, не говорите, что я красива внутри!

– Снизойти до банальностей? Нет, я на такое не способна.

– Знаю. – Мэри смягчилась. – Мне кажется, только с вами я могу быть искренней.

– Искренность есть вот в чем. – Левина постучала пальцем по рисунку. – Несмотря на то что такой портрет никто никогда не увидит.

Они погрузились в глубокое молчание; Левина была поглощена тем, что находилось перед ней; на листе постепенно возникал образ. Наконец Мэри открылась перед ней во всей своей полноте. Она перестала быть стоической куклой; ее заполняют подавляемые страсти и гнев. Левина с головой ушла в технику своего ремесла; она вытягивала руку с кистью, мысленно определяя пропорции, делая крошечные пометки на листе, пока не заметила то, что не видно с первого взгляда: связь между частями тела, пустое пространство вокруг.

Через какое-то время Мэри сказала:

– Вина, спасибо вам… спасибо за все, что вы для меня сделали. – Она умолкла; на ее губах появилась улыбка. – Правда так важна… вам не кажется?

– Правда – самое важное. – Левина вспомнила труп карлика в покойницкой Брюгге. Она слышала голос отца, который давал ей указания, пока она снова и снова пыталась передать его необычные пропорции. Наконец он остался доволен – дочь усвоила урок. Все оказалось другим, не таким, как выглядело снаружи… К ее удивлению, она поняла: тот же самый урок ей приходится учить снова и снова.