А на следующий день местный Судья вкатил всем по трое суток административного ареста. Но на всех арестованных места не хватило. Так что реально посадили только одного При галстуке. Рыбаки и Наши получили как бы условные трое суток. Которые и провели в том же ресторане «Сахалин» в мире и спокойствии. Пару раз к ним в свободное время заходили мусора и оказывали им уважение, выпивая по сотке-другой. То один, то другой периодически говорили:

– Ишь ты, ульч, а какой…

– Ишь ты, еврей, а какой…

Вот таким вот «евреем, а каким» Мэн и вернулся в Москву. Каждая мышца в нем гудела.

* * *

Мэн унял звон в ушах после ласкового шлепка Старшего и глянул на руку от плеча до локтя. Потом согнул ее и напряг. Ничего не изменилось.

– А когда-то здесь был бицепс, – в никуда прошептал он.

– После операции сделаем татуировку «здесь был бицепс» на этом месте, – предложил Младший.

– Я плачу, – тут же предложил Старший.

– Ну нет, – обиделся Мэн, – на татуировку я и сам заработаю.

Остальные больные молча наблюдали за этим театром абсурда, а Жена была почти счастлива. Потому что и ее муж, и ее дети (хотя Старший был и не ее) любили друг друга. Вот сделают Мэну операцию, он больше не будет пить, и все будет хорошо. Как в самом начале их встречи, когда Мэн тоже пил, но по относительной молодости на нем это никак не сказывалось. А может быть, тогда она любила его без памяти и не замечала очевидной для менее любящих неадекватности нетрезвого Мэна. А впрочем, в ее окружении, в редакции одной газеты, пили абсолютно все. И все вели себя неадекватно, и писали неадекватно, и поэтому газета считалась среди интеллигенции лучшей в Советском Союзе. Жена даже пустила слезу.

– Не плачь, не плачь, подруга моя верная, ты в жизни вора всегда найдешь, – пропел Мэн пятнадцати лет от роду и выгнал семью к едрене фене.

Мэн лежал на кровати и думал, как ему повезло с семьей, какие у него хорошие дети, готовые ради его будущей загробной жизни отказаться от выгодной сделки с печенью.

Поутру Слесаря отвезли на операцию. Но на следующий день не вернули. Как сообщил палате Жизнерадостный Хрен, инфаркт и так далее. Впрочем, «так далее» для Слесаря уже не существовало. В задумчивости Мэн дважды пообедал, своей и слесаревой порцией, и съел все, что принесла ему любвеобильная семья. Чтобы продукты не испортились в случае чего. Вечером ему поставили клизму. Что не обошлось без сложностей. Как-то в больнице оказалось так устроено, что клизму ставили в одном конце коридора, а туалет находился в другом. Поэтому Мэну стоило немалых трудов донести до него два обеда, карбонат, сто граммов масла, баночку красной икры, два пирожных «эклер» и два литра содержимого клизмы. Но все обошлось благополучно. Лежа в сонной тишине на кровати, Мэн вспоминал Швейка.

А утром следующего дня и Мэна повезли на шунтирование левой подвздошной и обеих бедерных артерий. Анестезиолог куда-то уколол, но Мэн остался в сознании, только у него напрочь атрофировалась нижняя часть тела. Это были так называемые «штаны», чтобы избежать полного глубокого наркоза. Из которого выходят не все пожилые люди. Впрочем, Слесарю это не помогло. Перед мордой Мэна повесили занавесочку, чтобы он не видел, как ему вспарывают брюшину и пах, как из них хлещет кровь, как заменяют его забитые бляшками артерии на протезы, как ему переливают кровь. Он ждал инфаркта, но тот решил, что его слишком частое появление может быть неправильно истолковано, и Мэна проигнорировал. Так что Мэн услышал слова: «Отличненько! Пять с плюсом!» Потом занавесочку отодвинули, над Мэном наклонился Жизнерадостный Хрен и сказал:

– Ну, уважаемый, все прошло замечательно. Только не надо было при медсестрах распевать матерные частушки. Кстати, я потом зайду к вам в послеоперационную и запишу третью, восьмую и шестьдесят четвертую.

– Договорились, – согласился Мэн и закрыл глаза.

Когда он их открыл, он уже лежал в отдельном боксе. Прямо перед его глазами стояли оба-два сына и Жизнерадостный Хрен.

– Вот видите, – продемонстрировал он живого Мэна, – нормалек. Будет теперь лекарства получать бесплатно. Как инвалид второй группы.

– Только не надо завидовать, – предупредил сыновей Мэн.

Те поняли, что отец вернулся, и кивнули. Мол, завидовать они не будут, а выпьют за Мэново здоровье.

– А тебе – фиг, – добавил Старший, – а то алкоголь швы разъест.

– Правда? – испугался Мэн.

– Ну, что вы, уважаемый, пока нельзя, – успокоил Жизнерадостный Хрен. – А через месячишко по сорок-пятьдесят граммов для сосудов даже полезно.

Сыновья схватились за головы.

– Зачем вы это ему сказали, – простонали оба в унисон и, понурив головы, удалились. А Мэн стал ждать «через месячишко». Потом он повернул голову, чтобы осмотреться, и увидел слева сидящую на стуле Медсестру. Мэн даже не удивился, каким образом она оказалась в послеоперационном боксе муниципальной больницы, хотя ее место было в оставленном им дурдоме. Только что-то кольнуло, потом ушло, когда Мэн почувствовал ее руку на своей. Стало покойно. Всплыли строки:

В африканских степях, как заключенный,

День и ночь я ищу тот лавр зеленый.

Я так хочу тебя обнять и поскорее

Повести в Коктейль-Холл, что на Бродвее.

– Когда я выйду отсюда, – сказал Мэн, – я поведу тебя в Коктейль-Холл. Мы возьмем по «Маяку», потом по «Шампань-Коблеру». По сорок-пятьдесят граммов мне доктор прописал. Мы спляшем рок-н-ролл, а потом будем ходить по Бродвею, смотреть на молодых стиляг, а потом снимем номер в «Балчуге», одна бизнес-вумен должна мне девять тонн баксов за сценарий шоу по случаю Рождества Христова, и займемся любовью.

– Любовью не занимаются, Мэн. Любовью любят. А заниматься любовью или сексом – это не по-человечески.

– Хорошо, – согласился Мэн, – мы будем любить друг друга, и ты родишь мне ребенка. И это, – вдохновился Мэн, – будет непорочное зачатие.

– Мэн, Мэн, – окоротила его Медсестра, смеясь, – я не Дева Мария, а вы не Дух Святой. О каком непорочном зачатии может идти речь?

– А о таком! – азартно заговорил Мэн. – О каком пороке может идти речь, если Господь приказал нам плодиться и размножаться. Так?

– Так, – согласилась Медсестра.

– У нас с тобой все будет по любви?

– По любви.

– Ну, так какой порок?! Словосочетание «непорочное зачатие» выдумали свихнувшиеся от онанизма импотенты. Во всяком случае в Евангелиях я его не встречал.

– Ну, ладно, ладно, Мэн, так и будет.

Мэн закрыл глаза и пропел:

– Старинный вальс играют

В беседке над рекой.

О, как мы танцевали тогда с тобой.

Шутили до рассвета, смеялись до утра…

И услышал в ответ:

– И кажется, что это все было вчера.