– Стоп! – заорал Мэн и свободной рукой удержал Блондина на кровати. – Вы оба правы!

– Как это? – завозмущались оппоненты.

– А так, – сказал Мэн, – у вас абсолютно идентичные бланши. Значит, ваш сугубо научный спор завершился со счетом один-один. Ничья, чистая математика.

Ученые замолчали, а потом Блондин прошептал:

– Это же новая наука… Математическая биология…

– Верно, коллега. Но я бы уточнил: не математическая биология, а биологическая математика.

– Ну уж нет! – возразил Блондин и снова попытался выдернуть шприц из вены.

Но тут в палату внесли третью капельницу, Брюнет был уложен на третью кровать и почти немедленно подключен к капельнице. А еще через десять минут все трое спокойно заснули.

А когда проснулись, наступило время обеда. Давали суп вермишелевый вегетарианский, курицу с рисом и компот. Все было вполне съедобно. (Кстати, курицу с рисом давали через день, так что Мэн сделал вывод, что санаторное отделение было непосредственно подключено к какой-то подмосковной птицефабрике.)

После обеда Мэна позвали на собеседование с Добродушным. Мэн добросовестно изложил Добродушному извилистый путь прихода к алкоголизму, не забыв упомянуть, что действия человека наполовину состоят из генотипа и наполовину фенотипа. То есть от наследственности и внешних обстоятельств. Которые, к несчастью, сложились не в пользу Мэна. Короче говоря, смесь имманентного и трансцендентного и привели Мэна к его нынешнему печальному состоянию. А в конце добавил для убедительности:

– Водка проклятая довела. Несчастный я человек. И что делать, не знаю. За что наказываешь, Господи? – и пустил неискреннюю слезу.

– Очень вы, алкоголики, любите жалеть себя. Все виноваты, а вы чисты. Так?

– А как же? Болезнь, она и есть болезнь. Неизлечимая.

– Это да. А скажите, вообще не пить вы не можете?

– Как так, как так? – возмутился Мэн. – А как без водки справиться с суровыми мерзостями бытия?

– А вот тут мы вам поможем. Соответствующие лекарства подберем. Физиотерапия, правильное питание, прогулки на свежем воздухе, благотворное влияние семьи. У вас, насколько мне известно, трое детей и пятеро внуков. Есть работа. Вы уважаемый человек. Чего вам еще надо? Вам вообще незачем пить.

Мэн смахнул свою неискреннюю слезу и гордо выпрямился:

– Без алкоголя я теряю одну из степеней свободы! И это мне, как Человеку, очень обидно.

– А с алкоголем вы свободны?.. Вы же целиком зависите от него. И грош цена вашей свободе. Вы – раб. Причем по доброй воле. С каких лет вы пьете?

– С тринадцати.

– Так вот, при вашей кажущейся свободе вы – раб уже более пятидесяти лет. И не чей-либо, а чего-либо. Водку в вас насильно не вливали?

– Вроде нет, – не сразу припомнил Мэн.

– Вот так вот… – подытожил Добродушный. – Вы – сам себе раб. И нечего рассуждать о генотипе и фенотипе, имманентности и трансцендентности. Вы просто оказались слабым человеком. Как, впрочем, и многие сильные люди. Но тут я уж ничего не могу поделать. Подлечить мы вас подлечим, а там… Все зависит от вас. – И он отпустил Мэна.

Мэн побрел в курилку. Контингент курящих оказался принципиально другим, нежели в других отделениях дурдома. Во-первых, на курящих не было фланелевых пижам, из-под которых выглядывало белое солдатское белье. Все были одеты либо в тренировочные костюмы самых разных расцветок и фирм, либо в джинсы и футболки. У одного, джентльмена лет пятидесяти, была майка университета города Беркли 62-го года. Во-вторых, сама курилка была отделена от уборной. В ней стояли столы с пепельницами, широкие скамьи со спинками. Так что курить можно было со всем возможным комфортом. Лица у всех были интеллигентные и не обнаруживали видимых следов алкоголизма. Вымазанный зеленкой Мэн, хотя на нем и были «Ливайсы» и майка с портретом Леонардо да Винчи, выглядел зеленой вороной. Тем не менее он раскланялся и, чтобы произвести благоприятное впечатление, сказал:

– Здравствуйте, господа!

И тут он понял, что действительно находится в санаторном отделении. Никто из присутствоваших не счел это обращение за издевательство, а, наоборот, ответили Мэну вежливым кивком головы. А Берклианец даже дал словесный ответ:

– Приветствуем вас, сэр. Какими судьбами?

– Вообще-то, я не по этому делу, – застеснялся Мэн.

– В первый день мы все здесь не по этому делу. Но ничего, здесь стесняться нечего и некому. Через…

На этих словах в курилку вошли двое бланшированных ученых соседей Мэна по палате.

– О! – обрадовался Берклианец. – Профессора! Сколько лет, сколько зим!

– Если быть точным, – обрадовался Берклианцу Блондин, – два лета.

– Точнее, два лета и один месяц, – буркнул Брюнет.

– И конечно, не по этому делу?

– Ну, в общем… – отвел взгляд Блондин.

– В общем, ну… – отвел взгляд в другую сторону Брюнет.

– Вот видите, – обратился Берклианец к Мэну, – вот уже в третий раз мы здесь встречаемся, а они все – не по этому делу. Восхитительное постоянство. В том числе и бланши у каждого под одним и тем же глазом. А у вас, простите, травмы какого происхождения?

Мэн чуть было не ощерился, но, натолкнувшись на благожелательный взгляд Берклианца, со всей прямотой ответил:

– Столкнулся с реальной действительностью в виде дверцы книжного шкафа.

Берклианец удовлетворенно кивнул, а куривший невдалеке Углубленный в себя человек, не принимавший участие в предыдущей беседе, встрепенулся:

– Извините за вторжение в частную жизнь, а какие книги стояли за стеклом?

Мэн стал вспоминать:

– Значит, в том месте, куда я шарахнулся в стекло правым плечом, стоял Лосский. «Бог и мировое зло». Носом я попал в «Сто лет одиночества», лбом – между Бродским и Дао Дэ Цзин, а потом всей мордой ткнулся в восьмитомник Чехова.

От окна оторвался Босоголовый человек с нежными чертами лица и вцепился в Мэна:

– Вот-вот, ну разве это не пародия?

– Что именно? – попытался робко уточнить Мэн.

– А вот это: «Мы увидим небо в алмазах», «Труд, только труд», «Я хочу стать птицей»… А?

– Ну, я не знаю… – стушевался Мэн, – весь мир ставит…

– Мир сошел с ума! – взорвался Босоголовый. – А Чехов издевается над ним.

Мэн не счел возможным для себя спорить с Босоголовым, потому что никогда не задумывался о природе чеховских пьес. А Босоголовый выскочил из курилки, оставив Мэна в глубокой задумчивости.

– Не обращайте на него внимания, – сказал Берклианец, – у него раз в два года наступают алкогольные обострения на почве Чехова. Артист. Большой. Мастерская Мэтра. Все чеховские роли переиграл: от Вершинина до Лопахина. Весь мир объездил. С чеховскими пьесами. И все пытается понять, что он играет. А потом не выдерживает собственного непонимания и запивает.