Джон Хай и Нина Искренко прилетели за час до чтений из Сан-Франциско и показали перформанс со шваброй. Курёхин взял на руки Пригова, и тот прочитал «Капельку крови» в положении Христа-младенца. Академичный Драгомощенко стихи нашептывал. Лин Хеджинян усиливала его голос. Аркаша Застырец чеканил тексты, как речевки. Юля Трубихина нагнетала загадочности. Еременко просто каким-то тайным образом незримо присутствовал. Я пел. Петь и разговаривать я мог с одинаковой легкостью. Критики в лице Марка Липовецкого и Славы Курицына представили в брошюре свои доклады. Американцы выступили достойно, но незаметно.

Стихи свои поэт Жданов читал с утра по всем коридорам. Ему нравилось пугать студентов. Выходил в парк — и декламировал стихи деревьям. Подходил к реке — и тоже что-то нашептывал. К вечеру он устал. Патрик Хенри хорошо прочел Ванины переводы, но когда дело дошло до самого Ивана Федоровича, тот неожиданно ослабел. Он прочитал стихотворение про «Птицу, которая тень полета», начал большое стихотворение «Расстояние между тобой и мной…», но на середине, не обнаружив достаточного внимания англоязычной публики, сказал по-русски «идите вы на хуй» и удалился.

Пригов после вечера отчитывал его с менторским садизмом.

— Тебя пригласили сюда работать. Оплатили дорогу, дали суточные. Ты позоришь русскую поэзию.

Жданов невозмутимо молчал. Раскаяния не испытывал. Сзади к нам подошел Петр Вайль, обнял, насколько мог, всех. Предложил дружить. Мы немедленно согласились. Добряк-человек, обаяшка. Он хотел быть таким и таким выглядел. Проведший лучшие годы за железным занавесом, он когда-то мечтал увидеть Венецию и Бруклинский мост — и его мечты сбылись. Он удивлялся, что русские в отличие от немцев не испытывают комплекса вины за прошлые грехи. И объяснить ему за время нашей дальнейшей дружбы нелепость этой претензии я так и не смог. Американцы разве испытывают вину? Покаяние портит карму. Нужно признать ошибки и более их не повторять. Демократический барбудос, за все время нашего знакомства он так и не сообщил мне своего отчества, считая это архаическим.

— Обращаться удобнее, — настаивал я. — Можно назвать вас Петром. Можно Львовичем. Можно Петром Львовичем. Появляется вариативность в использовании обращений, игра.

— Отчества я вам не сообщал.

— Это предположение, Петр Маркович.

Вайль подарил мне «Русскую кухню в изгнании». Пожелал мне овладеть кулинарным искусством.

— Изгнанником себя не чувствую, — признался я. — Надо? У вас так положено?

— Да нет, — улыбнулся он. — А книжку почитайте. Духовная пища должна быть в гармонии с телесной.

Как ни странно, книга впоследствии мне пригодилась.

В день закрытия фестиваля у Славы Курицына случился день рождения, и мы продолжили возлияния на моей блат-хате. Ксения сразу после концерта улетела в Каролину. Мы проводили ее до такси и принялись за контрафактный «Абсолют». По требованию именинника закусывали лепестками белых роз. На всякий случай я купил колбасы и хлеба. Джонни спустился со второго этажа посмотреть на цвет российской словесности. Он поднял тост за дружбу народов и слияние культур, но на прощание напомнил:

— Только не Люси. Чтобы ноги ее здесь не было.

В слияние культур он не верил. Считал существование российской державы ментальным и географическим недоразумением. Ушел, даже не попробовав вкуса розы.

Мою террористическую квартиру на Джефферсон-стрит я обставлял тем, что бог пошлет. Стол, несколько стульев и комод мне одолжил Норман, пожилой еврей из Стивенса, с которым когда-то работал Эрик. Норман недавно побывал в России. Посетил Эрмитаж и переспал с русской проституткой. Ценой за услуги остался недоволен, но народу, вставшему на путь демократии, решил помочь. Эрик считал, что Норман теперь звонит мне каждый день и спрашивает, как поживают его стол и стулья. Я ухмылялся. Опись Норман действительно провел детальную. Включил пепельницу, сковородку, кастрюли. Посуда была старой и проржавевшей, и я решил, что могу позволить себе купить новую. Раскладушку я приобрел в комиссионке. Вторую — нашел на улице. С улицы притащил и большой двуспальный матрас, который положил на эти раскладушки, сделав себе обширное ложе для приема дам. Стены украсил портретом классика американской поэзии Ральфа Уолдо Эмерсона и фотками моделей, вырванными из журнала Vogue. Линда Евангелиста с сигаретой, молоденькая Жюльет Бинош, групповой портрет голых манекенщиц Хельмута Ньютона «Они идут», который я купил в Виллидже.

Притащил с улицы старинный пузатый телевизор, похожий на аппарат из старого диснеевского мультфильма. Когда включил его впервые, увидел черно-белого Жириновского. Тот был с визитом в Штатах и вещал нечто пугающе непотребное. Россия в те времена играла немалую роль в американском сознании. Ельцин поздравлял меня с Новым годом по одному из публичных каналов, люди в супермаркетах утверждали, что русские мигранты лучше гватемальских. О научных связях и говорить нечего. На них я строил свою финансовую карьеру. Мы обгоняли американцев в области сильноточной электроники. Этим было глупо не воспользоваться. Пока что я не стал миллионером, но обзавелся креслом-качалкой и набором трубок. Пальмой в горшке. Комодом для постельного белья. Торшером. К тому времени у меня была довольно приличная обстановка. Кроватей не хватало, и впоследствии мы с гостями спали на кухне и в спальне, завернувшись в газеты.

Курицын в 90-х придумал «русский постмодернизм». Вел за него войну без щита и забрала. В Хобокене мы эту тему не поднимали. Пили водку и ели розы.

— Твою Америку надо отменить, — говорил Слава. — Тупиковая ветвь цивилизации.

— А куда мы будем ездить в гости? — трубил Ваня Жданов.

— Пойдемте знакомиться к Люси. Старик не зря так ее рекламирует.

Фарисеи и книжники вычислили Хобокен на карте своего изгнания быстро. Не помню, когда и как я с кем познакомился. Вскоре знал всех, кого до́ лжно знать в этом городе, будучи русским литератором.

— Изучайте курятник, — говорил Дядя Джо. — Они охмуряют каждого новенького. Имейте в виду: поматросят да и бросят.

Я на этот предмет не обольщался. Люди, считающие себя лучшими представителями человечества, в круг моих интересов не входили. Я всегда старался общаться с теми, кто мне интересен. Эмигранты — маленький народ. Зачем их винить за отсутствие масштабных замыслов? Я оказался в Штатах вольным переселенцем, типа моего прадеда, переехавшего из Донбасса в Кузбасс. Доказывать лояльность местным потребности не имел, ненависти или обиды в отношении России не испытывал.

Мы продолжали пьянствовать с Курицыным, Ждановым и Калужским, не считая дни. Саша был когда-то председателем Свердловского рок-клуба. Потом администратором у группы «Наутилус Помпилиус». Теперь искал счастья за океаном. Мы жили на разных побережьях и встрече были рады особенно.

Пригов с Курёхиным уехали к Константину Кузьминскому[51] в Бруклин. Аркадий Застырец — к бывшей ученице в Бронкс. Драгомощенко отправился на Манхэттен к Оксам, у которых обычно останавливался. Искренко улетела в Москву. В пределах досягаемости оставалась группа «пожирателей роз».