Кровь бросилась ему в лицо — он был рассержен, но и пристыжен. Едва она умолкла, он быстро сказал:

— Я не совсем лишен чувства благодарности, Черити. Я не собирался оставлять тебя на растерзание твоему злонамеренному родственнику. Я знаю, как ты любишь ребенка и как он привязан к тебе. Когда мне придет время возвращаться в Кент, я хочу, чтобы ты поехала со мной.

— Поехала?.. — Черити опять чуть не растеряла все слова. — Няней маленького Даррелла? Ты воображаешь, что мне это разрешат?

— Нет, — ответил он сердито, — у меня не хватило бы наглости предлагать тебе такое. Я хочу, чтобы ты приехала туда моей женой!

Черити показалось, что странная тишина воцарилась после его слов, как будто весь мир замер в молчании, и вдруг чей-то смех нарушил тишину. Она даже не сразу осознала, что смеется она сама.

— Я вознагражден, сударыня. Вот вы и развеселились, — сказал Даррелл ледяным тоном. Краска сбежала с его лица, он даже побелел от оскорбления. — Я, однако, не имел намерения шутить.

— Прости меня! Это, конечно, очень невежливо, — ответила она уклончиво. Черити не могла сказать Дарреллу, что смеялась над трагической иронией ситуации: разговор о браке возник в разгар первой серьезной ссоры между ними, нежданно-негаданно расцвело в сыне тайное желание его покойной матери, и все это несбыточные мечты. — Но ты, конечно, должен понимать, что у меня еще меньше шансов получить разрешение на брак, чем поехать в качестве твоей служанки.

Он нахмурился:

— Нет, не понимаю! Конечно, я уже не так богат, но все же далеко не нищий, в то время как ты…

— В то время как я всего лишь бедная сирота, о чем неустанно напоминает мне Джонас, — прервала его Черити. — Как ты не видишь, что уже по одной этой причине мне никогда не разрешат выйти за тебя замуж? Да тетя Элизабет умрет, но не допустит, чтобы меня называли «миледи».

— Решение принимать не ей и тем более не Джонасу. Опекуном является твой дядя, у него неладно со здоровьем, но не с мозгами, и я не думаю, что он откажет.

Черити резко отвернулась и стояла с опущенной головой, объятая искушением столь внезапным и сильным, что, казалось, должна уступить ему. Даррелл сказал верно, и она знала, что если сейчас будет вести себя смиренно и послушно, то не нужно и расставаться с самыми дорогими на свете людьми: с Дарреллом и с ребенком, которого она выходила. Женщина ведь практически бесправна. От нее требуется только беспрекословное послушание — сначала отцу или опекуну, а потом мужу. Никто не осудит ее, если она пассивно позволит Дарреллу и дяде устроить свое будущее.

Никто? Черити посмотрела за реку, на мельницу и колокольню церкви, возвышавшихся среди деревьев на другом берегу. С того места, где она стояла, из всей деревни только их и было видно. Она подумала о людях, которые тут живут, об их преданности и доверии. Они сражались, приносили жертвы и терпели страдания во имя короля, но не потому, что разбирались, кто прав, кто виноват в ссоре между королем и парламентом, а потому, что Конингтоны сказали им, что их долг — поступать так. Они с молчаливой враждебностью приняли победу круглоголовых и терпеливо ждали возвращения господина, уверяя друг друга, что все устроится, как только один из Конингтонов опять станет их покровителем. Черити понимала, что жители деревни были бы рады видеть ее женой сквайра, могут даже простить им отъезд, потому что любят обоих, ее и Даррелла. Но она знала и то, что сама себе не простит этого никогда.

— Даррелл! — Черити снова повернулась к нему, ее тихий голос дрожал, она пыталась вложить в слова всю силу своего убеждения. — Ты сказал мне когда-то, что хотя ты идешь сражаться за церковь и короля, но истинная твоя верность принадлежит именно этому месту, ему ты предан всей душой. Заклинаю тебя: не отказывайся сейчас от этой верности! Она нужна, как никогда прежде! Если ты хочешь, чтобы я стала твоей женой, я с радостью выйду за тебя и с Божьего благословения буду стараться облегчить твои труды и заботы, но только я не должна была покидать этот край, который так дорог нам обоим.

— Не торгуйся со мной, Черити, — холодно остановил ее Даррелл. — Я принял решение задолго до того, как сюда приехал, и не следует думать, что оно далось легко и просто. Одно только тянуло меня назад: мысль о сыне и о тебе. Но я приехал для того, чтобы забрать вас обоих отсюда, а не для того, чтобы меня убедили остаться.

— Ты имеешь полное право решать за своего сына, Даррелл, — ответила спокойно Черити. — Но не за меня.

— Думаю, что и за тебя тоже. Ты давно мне ближе, чем сестра, а когда ты переехала жить в Конингтон, ответственность за твое будущее легла на меня. Одно это дает мне то право, которое отрицаешь ты, не говоря уже о том, что я в неоплатном долгу перед тобой.

— Но ты не останешься в Конингтон-Сент-Джоне?

Даррелл покачал головой:

— Не останусь.

— Тогда я не смогу выйти за тебя замуж, — вздохнув, сказала Черити, — потому что я не уеду. Ты принял свое решение, Даррелл, а я свое.

— Упрямая, как всегда, ведь так?! — теряя терпение, воскликнул Даррелл. — Чего, скажи на милость, ты думаешь добиться, оставаясь здесь?

— Ничего, — печально ответила она, — и сейчас-то со мной мало считаются в Маут-Хаус, а когда дядя умрет, и вовсе перестанут. Но уехать мне совесть не позволяет. У меня здесь друзья, и я знаю, в чем состоит мой долг.

— А я не знаю, да? Ты это хочешь сказать?

— Да нет, ты тоже вполне отчетливо это сознаешь, я так думаю, просто не хочешь согласиться.

— Да, мадам Дерзость, я сознаю свой долг. Главное — это мой сын, а после него — ты, без твоей заботы он не выжил бы.

— Нет, мне ты ничего не должен, — ответила она с горечью. — Все, что я делала для ребенка, было сделано из любви к нему, а также из любви и благодарности ко всей вашей семье. Ну и потому, что когда-то дала обещание! Между нами нет никаких долгов, во всяком случае, такого громадного, чтобы ты чувствовал себя обязанным сделать мне предложение и таким образом расплатиться со мной.

— Я не это имел в виду! Ты преднамеренно обращаешь мои слова в оружие против меня.

— Вот именно «слова»! — повторила Черити, вновь закипая. — А о нас судят по делам, и если ты сбежишь от тех, кто на тебя полагается, то этот поступок тебе и поставят в вину. Вот как перед Богом: мне кажется, что Даррелл Конингтон все-таки погиб на войне. Тот, кого я знала под этим именем, не стал бы так старательно уклоняться от исполнения своего прямого долга!

Даррелл схватил ее за плечи с такой силой, что она чуть не задохнулась, и прошипел тихо и яростно:

— Ты называешь меня трусом? Клянусь Богом, Черити, я не потерплю этого даже от тебя!

— Не трусом, — возразила она, отважно встретив его взгляд. — Труса можно пожалеть, даже простить. Нет, это гордость не дает тебе покоя, вывернутая наизнанку гордость, в которой нет и капли чести. Твой великолепный дом уничтожен, твое богатство уплыло, твои земли уменьшились — вот чего ты не можешь вынести, Даррелл! Из-за этого ты готов предать доверие, свой долг, само имя, которое ты носишь! А теперь отпусти меня и позволь мне уйти! Нам нечего больше сказать друг другу.