ты сказал, то есть как ты где-то вычитал, мы бы с тобой не сидели сегодня у окошечка с газетками в руках. Твой отец и твоя мать были бы сожжены в одном из стационарных крематориев, предназначенных для планомерного истребления советских людей. А ты, мой друг, с твоими товарищами, пока бы у вас были силенки, работали бы на немцев, как восточные рабы. Не повторяй, Феликс, сознательной клеветы одних и обывательских пошлостей других. Было сделано наиглавнейшее: к войне, к выпуску самого современного оружия в массовых масштабах была подготовлена наша промышленность, и необыкновенную прочность приобрело производящее хлеб сельское хозяйство — оттого, что было оно полностью коллективизировано. И не было никакой «пятой колонны», оттого что был своевременно ликвидирован кулак и разгромлены все виды оппозиции в партии. Вот это было главное, чего никто не прозевал, Феликс.

— Значит?…

— Да, значит, так. Ваше дело — действовать в таком направлении, чтобы нам и впредь быть необычайно сильными экономически, необычайно превосходить врага идейно, необычайно быть убежденными в правоте, в верности своего дела и быть совершенно бескомпромиссными в борьбе против тех, кто убежденность нашу пытается поколебать, подорвать, ослабить.

— Довольно стройная и ясная программа. Но чем же тогда тебя не устраивает состояние современной молодежи? Вернемся к этому.

— Я же тебе говорю: беспечностью, то есть непониманием окружающих опасностей и, если хочешь, несколько преувеличенными потребностями, этаким забеганием вперед, которое еще преждевременно.

— Феленька, — сказала Раиса Алексеевна, молча прислушиваясь к их разговору. — А ты мне вот что объясни. Почему ребятки нынешние, хотя и шумные, громкие, обо всем свободно рассуждающие, слов всяких нахватавшиеся, а приглядеться если, то уж больно однообразные они и неинтересные.

— Ты по ком судишь, мама?

— Ну вот у нас во дворе компания собирается, часами гогочут под окнами. Или в городе встретишь, среди дачников тоже. К тебе, бывает, приходят. Или в кино про них смотришь, занудную какую-нибудь, тоскливую картину.

— Тебе, мама, не везет. Разные, конечно, есть. И такие, о которых ты говоришь. Но есть и другие. Есть немало ребят, которые по-настоящему задумываются о жизни. Нас многое волнует, многое. Но верно, уйма и таких, которые пусты, бесцветны. Ты слыхала, конечно, о теории отражения?

— Как там мы воспринимаем внешний мир, что ли?

— Ты слыхала, конечно, что наш мозг сам ничего не вырабатывает?

— Вот уж, извини, не слыхала. Так, по-твоему, ума нет, что ли?

— Сложнее дело. Ум есть, не беспокойся. Но мозг — это еще не ум, и сам он не вырабатывает ничего, в нем лишь отражается реальность.

— А для чего тогда извилины?

— В них-то все и накапливается, в извилинах, в клетках извилин. И чем больше накапливается, тем человек, так сказать, умнее. То есть, что это значит? А то, что, когда в мозг поступает новое, оно в обогащен ном мозгу и так и этак соотносится с уже отложенным там и получает свою, квалифицированную оценку. А если новое поступает в не обогащенный знаниями мозг, оно ни с чем не соотносится и болтается, как одинокая пуговица в пустой жестянке. Не зря же говорят: дураку и грамота во вред. Каков опыт у человека, мама, таков и запас у него в мозгу. Что наполучал, то и имею. Читаю Пушкина — отражаю Пушкина. Читаю про Джеймса Бонда — отражаю Джеймса Бонда. Читаю «Неделю» — отряжаю «Неделю». То есть если мозг получает настоящее, он и отражает настоящее, глубокое, содержательное. Получает чепуху, он и отражает че пуху, пошлятину, обывательщину.

— Но ты все время говоришь: читаю, читаю. А то, что написано, оно уже продукт отражения, — сказал Сергей Антропович.

— Тем более. Те, услышавшие, увидавшие, испытавшие, отразили что-то, неизбежно исказив действительность в силу индивидуальных особенностей наших воспринимающих аппаратов, да мы, прочтя искаженное отражение, в свою очередь, исказим его… Поэтому человеку совершенно необходим собственный жизненный опыт, чтобы объективность без всякого посредничества отражалась в его мозгу. Каждому из нас нужна наша собственная общественная, производственная, политическая, научная деятельность. Это наиболее верный и точный путь обогащения мозга полно ценным материалом. Ты поняла меня, мама?

— Я поняла так. Что ребятки, о которых мы только что говорили, зелены еще, сами ничего не испытали, а судят обо всем по тому, чего на читались, наслышались, насмотрелись в кино. А то, чем они питаются, в свою очередь, насочинено тоже не больно зрелыми умами, тоже ничего не видевшими и не испытавшими, и тоже начитавшимися, и наслушавшимися всяческих искажений.

— Совершенно верно. Браво, мама! Учти только, что я тоже, может быть, многое наискажал, объясняя тебе эту механику, осветил ее упрощен но, приблизительно.

— Зато понятно. Но жалко все-таки расставаться с мыслью, что мозг наш всего-навсего какая-то штука для отражения.

— Ничего, можно смириться, — засмеялся Сергей Антропович. — Лишь бы он правильно отражал.

— Между прочим, — оказал Феликс, — вот вы с отцом часто возмущаетесь тем, что идет в наших кино, тем, что иной раз публикуется в журналах, недовольны некоторыми книгами. Вы правы, это — засорение мозга. И даром оно, как всякое засорение, не проходит. Озера, реки засоряют — рыба дохнет. Дымоход засорят — дым в комнаты валит и глаза ест. Мозг засорят — совсем беда. Всюду пишут, что гангстерские фильмы в Америке способствуют росту преступности. Верно. Именно так, а не иначе и должны подобные фильмы отражаться в мозгу человека и сказываться на его сознании. А те наши фильмы, которые просто серы, убоги, бесталанны, пустопорожни, они тоже ведь сказываются. Допустим, не порождают гангстеризма. Но они порождают серость, убогость, бесталанность, пустопорожность. Зачем же молодежь-то винить, отец?! Вините, дорогие товарищи взрослые, себя. Вините тех дядей, которые позволяют тратить народные деньги на постановку пустопорожних, бесталанных фильмов. Тех тетей, которые пишут об этих фильмах восторженные рецензии, сбивая зрителей с толку. Всех тех, кто ответствен за выпуск такой продукции на рынок. А ты говоришь, мы беспечничаем! Прежде всего беспечничаете вы. Почему вы открыли дорогу всему этому? Не мы же это сделали? Вы, вы! А почему? Испугались, видимо, что вас обвинят в консерватизме, в догматизме… Надеюсь, ты понимаешь, что, когда я говорю «вы», я не тебя имею в виду персонально?… Испугались и попятились, отступили с господствующих над идеологическим противником высот в либеральные болотистые низины. И сейчас, если хочешь, вы на середке-половинке — и не консерваторы и не либералы, и от вас, в общем-то, от таких половинчатых, растерянных, всем тошно. Вот что значит устареть: и нового не приобрести и старое потерять, вернее, дать отнять его у вас крикунам и демагогам.

— Ты верно, черт