отправит он их в сабвей ту хелл — и что? Вынужден будет годами скрываться. Нет, ну правда, чего их мочить? Он чуть было не повернул к югу и не собрался ехать, пока на шоссе не появится плакат «Добро пожаловать в Мехико!», но тут в нем засвербело желание убивать. По вине этих двух идиотов он лишился своего оазиса. Они не заслуживают жизни.

Он поехал налево, туда, где, по словам Эсмеральды, жил Лапчатый. Описала она его приблизительно. С виду лет девятнадцать. Худосочный, мордаха детская, крашеный блондин, не высокий, не низкий. Голос писклявый, но, с тех пор как порешил дона Хоакина, с командирскими нотками, типа, «я тут главный по шкваркам». Совершеннолетний; значит, можно без угрызений совести всадить ему между глаз. Кто со стволом играет, от пули умирает.

Достать его будет либо трудно, либо легко. Трудно, если он бродит заодно с хитрожопыми «Самыми Другими». Подобраться близко, когда радом еще четыре-пять вооруженных бугаев, — это не жук чихнул. Ну а если мелкого засранца наградили за смерть дона отпуском и теперь он просто разъезжает по округе на своем новом «Форде 350 Лариате», — тогда как два пальца обоссать. Выследить машину и подстрелить водилу.

Он подъехал к дому Лапчатого. Повезло: «лариат» стоял прямо у входа. Он припарковался метрах в тридцати, у перекрестка, откуда просматривался весь квартал. Нужно запастись терпением. Может, Лапчатый появится через десять минут, а может, через две недели. Может, он днем спит, а ночью гуляет, а может, встает на работу с петухами. Тут уж не угадаешь. Остается только куковать в ожидании решающего момента.

Глушить мотор он не стал, чтобы кондиционер работал. Машина стояла в тени акации, но солнце все равно так жарило по кузову, что и климат-контроль не особо спасал. Бродячий кот отважился перебежать улицу и обжег лапы о брусчатку. Заскакал, как на батуте, стараясь спастись от раскаленной поверхности. Чуть не сварился там. Проехала машина с колонками, рекламируя однодневную распродажу хрен знает чего хрен знает где. Интонациями тот, кто нес запредельную белиберду в матюгальник, напоминал мычащую телку.

Час, два, три. Бензина все меньше, кондиционер холодит все хуже. Если останется меньше четверти, придется отменять миссию и ехать заправляться. Валить людей на пустой бак не отвечает официальным мексиканским стандартам киллерской техники безопасности. Хосе Куаутемок прождал еще пятьдесят минут. Он чуть было не захрапел, но тут из дома вышли двое. Один точно был Лапчатый. Во-первых, тощий и сутулый, как говорила Эсмеральда; во-вторых, ножищи огромные, не меньше четырнадцатого гринговского размера. Как ботинки у клоуна. Второй, наверное, был младший брат, пацаненок лет двенадцати, похож на Лапчатого. Хосе Куаутемок поразился, какое у Лапчатого ангельское личико, хоть в алтарь ставь. Милые детские черты. Поэтому кажется, что он младше своего возраста. Но Хосе Куаутемок разной фауны в тюрьме насмотрелся и стал экспертом по уголовным рожам: у этого, например, точно тень зла на лице присутствует.

Они подошли к машине. Раздался сигнал — разблокировали дверцы дистанционным ключом. Пора действовать. Хосе Куаутемок вышел из пикапа и решительно зашагал к ним. «День добрый», — поздоровался он. Оба насторожились и пристально уставились на него. У обоих за поясом торчали пистолеты. «Не знаете, где тут пива купить? — спросил Хосе Куаутемок. — Чего-то ездил-ездил, а магаза так и не нашел». Младший махнул рукой вправо: «Через три квартала завернете налево, и там на углу „Оксо“». Хосе Куаутемок поблагодарил и повернулся к Лапчатому: «Время не подскажешь?» Лапчатый поднял левую руку и принялся разбирать время на своем фальшивом, как банкнота в два песо и двадцать два сентаво, «Ролексе». Хосе Куаутемок выхватил револьвер и прицелился ему между глаз. Младший брат все еще соображал, правильно ли рассказал дорогу до «Оксо», и даже не заметил, что старшего вот-вот порешат. Лапчатый поднял взгляд, открыл рот, собираясь сказать, который час, и тут прогремел выстрел.

Позвонил Педро: «Выбрали дату для спектакля». Я так обрадовалась, словно нас пригласили выступить во Дворце изящных искусств. Педро и Хулиан старались нести культуру в тюрьмы, вернуть заключенным хоть немного человеческого достоинства. Это была очень смелая инициатива, в особенности со стороны Педро, открытого гомосексуала. В Восточной тюрьме сидело несколько агрессивных гомофобов, которые не просто убивали геев, а еще и изобретательно пытали их перед смертью. В каком бешенстве пребывал, например, Леобардо Рейес, когда на куски разрезал еще живого Игнасио Сантаскоя? Это же кошмар за гранью вообразимого. Запредельная жестокость.

Но Хулиан и Педро обращались с Леобардо точно так же, как с остальными учениками их литературной мастерской. «Я думал, у меня кровь закипит при виде него, — рассказывал Педро, — а он оказался застенчивым, учтивым мужчиной, никакой не зверь, как я себе вообразил».

Выступление назначили на двенадцатое августа (я осталась очень довольна, потому что это был папин день рождения). Редко когда будущее выступление вызывало у труппы столько восторгов и столько конфликтов одновременно. Мы лишились двух важных членов коллектива, но обрели единство, сплоченность, творческую энергию и, главное, взаимовыручку. Я приняла радикальное решение: поменяла музыку. Раньше мы танцевали под произведение Халифы, знаменитого ливанского композитора, но хореография изменилась, и теперь его мелодии нам не подходили. Люсьен попросил послать ему видео с репетиции, чтобы он мог найти что-нибудь подходящее. Через два дня он написал, и мы договорились встретиться в скайпе. Я чуть не упала, когда в окошечке на экране рядом с Люсьеном появился Кристиан Йост, один из величайших композиторов современности. Кристиан видел репетицию и предложил написать оригинальную музыку к нашему танцу.

Я не верила своим ушам. Осторожно спросила про гонорар. Кристиан ответил, что сочтет за честь поучаствовать безвозмездно.

Две недели спустя он прислал музыку. Она была глубокой, но дерзкой и свежей, ничего общего со строгой академической работой Халифы. Неоценимый вклад. В знак признательности за такой щедрый жест я пригласила Кристиана приехать из Франкфурта на наше выступление. Он обещал, что постарается, хотя у него на носу премьера оперы и неизвестно, получится ли.

На генеральную репетицию я привела своих детей. Хотела видеть, как они отреагируют на мою работу. Понять, выдержат ли в свои девять, семь и шесть лет полуторачасовой балет без театрального освещения, без ярких костюмов и спецэффектов. Подвергнуть их чистой хореографии. Танцуя, я не спускала с них глаз. Им, кажется, вовсе не было скучно, они смотрели как завороженные. Только Даниела иногда отвлекалась.