Полозов посмотрел. Кровь больше не текла.

– Ну и что, – сказал он. – Тромб. – Поторопил ее: – Не стой, Варвара, не стой.

– Вы глядите, глядите, – сказала она.

Кровь не просто остановилась, а как бы спеклась, ссохлась, ее вдруг стало меньше.

– На желудок посмотрите, Виктор Борисович.

Полозов не верил. Там, где он с такой быстротой и блеском зашил порез, теперь появился рубец – плотный, бугристый, надежно схватывающий края, словно операция была сделана не полчаса, а по меньшей мере месяц назад.

Суматошно подлетела Галя с тампонами. Полозов, не глядя, поймал ее за руку.

– Пульс пятьдесят. Ровный. Наполнение среднее, – сказал анестезиолог.

– И здесь, – Варвара осторожно показала пальцем.

Диафрагма, которая только что висела клочьями, вдруг начала зарастать. Именно зарастать. Лохмотья еще остались, но сморщились, съежились, прилипли к ткани и потихоньку рассасывались. Между ними прямо на глазах появлялась молодая розовая пленка.

– Вы помните Анциферова? – шепотом спросила Варвара.

Полозов быстро повернулся. Варвара смотрела напряженно, желая сказать и не решаясь при посторонних.

Он, конечно, помнил. Еще бы!

Пленка закрыла всю диафрагму. Она была тонкой, просвечивающей, в нее миллиметр за миллиметром вползали капилляры.

– Что это такое? – очень тихо спросила Галя где-то за спиной.

– Приходит в себя, – предупредила Варвара.

Парень открыл глаза, повел по сторонам, с трудом сглотнул – сейчас заговорит.

– Наркоз! – рявкнул Полозов.

Анестезиолог подскочил:

– Вы же запретили.

– Наркоз! Наркоз! Быстрее!

Маска легла на лицо. Анестезиолог прижимал ее обеими руками, поглядывая с некоторым испугом.

– Он, значит, живой, – шепотом сказала Галя.

Диафрагма совсем заросла. Ясно проступали мышцы и сухожилия. Рубец на желудке рассосался – никаких следов. И кровь, заливавшая полость, исчезла: отдельные черно-красные сгустки с каждой секундой бледнели и таяли.

– Ох, так и растак, – сказал анестезиолог. Он заглянул через плечо.

Варвара уничтожающе посмотрела на него. Он крутил головой.

– Ох, этак и разэтак.

– Надо зашивать, – нарочито громко сказала Варвара.

Полозов очнулся:

– Да-да, конечно…

– Виктор Борисович, – протянула Галя, – я ничего не понимаю.

– Я тоже, – мрачно отозвался он.

– Ох, так-так и еще раз так, – сказал анестезиолог.

Зашили быстро, хотя Полозов не торопился – накладывал стежки машинально.

Потом он бросил держатель, задумчиво стащил перчатки:

– Остальное – сами.

Варвара понимающе кивнула.

– И снимите повязку с ноги. Она ни к чему. – Взгляд его остановился на лице парня. Тот дышал спокойно, ровно. – Голова, я думаю, в порядке. Трогать не надо. Варвара Васильевна, закончите – зайдите ко мне.

– Елки-палки, – сказал анестезиолог, видимо, исчерпав словарный запас.

Затем они сидели в дежурке. Полозов курил. Варвара принесла чай. За окном была плотная ночь. На столе под лампой лежала история болезни.

Молчали долго. Наконец Варвара спросила:

– Что будем писать, Виктор Борисович?

Он вяло ответил:

– А что писать? Характер травм, характер операции в полости и на конечностях.

– Он уже завтра будет ходить, – сказала Варвара. – Вспомните Анциферова.

Полозов прищурился. Варвара поспешно добавила:

– Нет-нет, фамилия другая. Я смотрела. И, кроме того, Анциферову за сорок, а этот совсем молодой.

Полозов криво усмехнулся:

– Значит, так. Запишем полость… Запишем, что голова в порядке. Ошиблись на «скорой». А перелом… Запишем не перелом, а вывих…

Варвара отхлебнула чай:

– И правильно, Виктор Борисович. Хватит с нас Анциферова. Три объяснительных. Четыре комиссии. Рентген, анализы, протоколы… И кто поверил?

– Я бы на их месте ни за что не поверил, – сказал он.

– Только… Мы были не одни…

Полозов махнул рукой:

– Обойдется. Эта… Галя… вообще отпадает. Кто она? Студентка?

– Да.

– Ну вот… А тот фрукт… – Он сморщился. – Ну расскажет, ну потреплется в курилке, будет клясться. Поболтают и перестанут.

Помолчав, помешал ложечкой в стакане.

– Интересно, кто-нибудь еще видел нечто подобное? Или только вам везет? Надо будет осторожненько порасспрашивать.

– Я вот что думаю, – сказала Варвара. – А ведь их, наверное, много – таких. Ведь за два года – второй случай. И опять у нас. А если и у других хирургов? А сколько больниц в городе? Нет, этих людей много, Виктор Борисович.

– Это не люди, – устало сказал Полозов.

– А кто? – она спросила испуганно.

– Не знаю, – сказал Полозов. – Не знаю. Но только это – не люди…

Галя шла по тихому коридору. Свет был притушен. Больница спала. За столиками клевали носами ночные сестры.

Сегодняшний случай не выходил у нее из головы. Странная какая-то история. Ничего не понять. И Виктор Борисович не объяснил. Тоже – врач, принял живого за мертвого. Называется, практика.

Она повернула за угол.

У окна стоял парень. Тот самый, которого оперировали. Курил в форточку, сильной струей выдувая дым.

Увидел ее, подмигнул:

– Спокойной ночи, доктор.

У него было очень приятное лицо – серые глаза, прямой нос, шапкой светлые волосы. Рослый, плечистый. Наверное, спортсмен, может быть, даже мастер.

Но удивительно: тяжелейшая операция, а он ходит.

– А здесь нельзя курить, – сказала Галя.

– Да? – Он улыбнулся беззаботно. – Я только одну, напоследок.

– И вам нужно лежать, – сурово добавила Галя, вспомнив про операцию.

Он бросил окурок в форточку, засмеялся:

– Почему вы такая строгая? Не надо… Вы еще дежурите?

– Да, – сказала Галя.

Он опять подмигнул – весело:

– Вот и хорошо. Давайте познакомимся.

Около указателя машина остановилась. На квадратной табличке белело: «Озерное – 8 км».

Васька просунулся в дверцу и сказал:

– А может, он там?