Мы с Андресом встретились за скромным столиком у южной стены капеллы. Залитый солнечным светом, он стоял перед крохотными покоями для приходящих священников, примыкающими к капелле.

Я позвала Андреса по имени, и он появился в дверном проеме. При виде дымящегося подноса его глаза засветились от нетерпения, и он шагнул вперед… тут же с громким стуком ударившись головой о верхнюю часть проема.

– Carajo.

Я попыталась скрыть, что меня это развеселило. Андрес злобно посмотрел на дверь, прошел через нее и присоединился ко мне за столом. Он несколько раз поблагодарил меня и потом умолк. Посоле и тамале исчезли, как будто их смел голодающий призрак, и на лице Андреса снова расцвел румянец. Если я не так уж и сильно доверяла Ане Луизе в остальных вещах, в отношении аппетита своего племянника она оказалась права.

Андрес вздохнул и откинулся на стуле, наслаждаясь солнцем, будто долговязая ящерица на теплом камне. Его прикрытые глаза оттеняли фиолетовые круги.

– Вам удалось поспать? – спросила я.

Он издал нечленораздельный звук. Я оторвала кусочек от тортильи и выловила им свинину из супа.

Мама бы не одобрила моих манер, но какой был толк притворяться кем-то перед Андресом? Бессмысленное занятие. В его поведении было нечто такое, заставлявшее меня расслабиться. Что-то было и в его взгляде: когда он смотрел, я чувствовала, что меня видят. Мне совсем не хотелось и дальше возводить те каменные стены, за которыми я так долго скрывалась.

Я задумчиво жевала свинину с тортильей, чувствуя, как вместе с бульоном в меня возвращается жизнь.

– А в капелле… так же, как и в доме? – поинтересовалась я.

– Нет. Тут тихо, – мягко произнес Андрес. – Очень, очень тихо.

Есть ли в мире призвание, более подходящее человеку, который слышит дьяволов?

Быть может, он имел в виду, что нет убежища надежнее.

– Так во всех священных местах?

– В некоторых. Моя мама очень переживала, когда я был ребенком и пропадал среди ночи. Обычно утром она находила меня в церкви, заснувшим под скамьей.

Андрес открыл глаза, затем выпрямился. Застыл. Его напрягшиеся плечи значили одно: он думает, что сболтнул лишнего.

Но у меня в груди все сжалось при мысли о черноволосом мальчишке, свернувшемся в клубок под скамьей, и мое сердце требовало еще.

Я хотела, чтобы Андрес продолжал говорить.

– По этой причине ведун стал священником? – спросила я. – Потому что в церкви тихо?

Невозмутимый, он встретился со мной взглядом; уголок его рта пополз вниз, словно ему показалось, что я над ним насмехаюсь. Но я совсем не насмехалась. Может быть, я проявила излишнее любопытство? Возможно. Но я все равно жаждала, чтобы он ответил.

– По этой причине мать хотела, чтобы я стал священником. – Голос Андреса зазвучал отстраненно, подтверждая мысль, что я действительно чересчур любопытна и теперь он будет начеку. – В мире существует мало мест для людей, которые слышат голоса. Тюрьмы. Сумасшедшие дома.

– Рим, – уверенно добавила я. Брови Андреса взлетели. – Многие святые слышали голоса. Роза Лимская[28], к примеру.

– Я не святой, донья Беатрис, – ровно произнес Андрес. – А такое легкомысленное отношение к святости можно счесть богохульством.

Он снова откинул голову и прикрыл глаза, раз и навсегда закрывая эту тему. Взглядом я проследила, как вороново-черные волосы падают ему на брови и пляшут от дуги горла к воротничку, резко обрываясь у белой вспышки, сияющей на фоне его черной сутаны.

Щеки залило жаром. Раз уж в мысли закрался грех, богохульство было наименьшей из моих забот.

Я опустила взгляд в суп.

– Кем бы вы стали, если не священником? – Не самая изящная смена темы, но, безусловно, необходимая.

Андрес не ответил. Я опять переступила черту.

– Я мечтала стать генералом. – Я задала вопрос и сама же ответила на него, так как Андрес промолчал. – Мой отец был генералом. Он показывал мне планы сражений и рассказывал о движении армий, о том, как занять высокие позиции и выиграть битву, даже если мушкетов настолько мало, что солдаты бросаются камнями. – Я вспомнила, как темная папина рука накрывала мою и мы вместе обмакивали перо в баночку красных чернил. Представив, как перо царапает бумагу, я почувствовала ужасную тоску по дому. – Больше всего я любила его карты. Наверное, именно этого мне хотелось, когда я говорила, что мечтаю быть генералом. Мне хотелось карт. Но я не понимала, что командовать армией значит вести мужчин на смерть.

– Поэтому вы вышли замуж за «Лорда пульке». – Насмешка в его голосе жалила.

– У меня не было выбора. – Слова, слетевшие с губ, отдались нервным эхом. Это было мне знакомо; то же самое я сказала маме, когда она заметила на моем пальце кольцо Родольфо. – Не глумитесь над тем, чего вам не понять, – пробормотала я, зачерпнув суп ложкой – сильнее, чем следовало. Капли бульона забрызгали стол. Я уставилась на них, понимая, что Андрес внимательно за мной наблюдает.

– Неужели? – спросил он.

И, кажется, этот простой и тихий вопрос прорвал во мне плотину.

Ему было не понять, каково это – быть женщиной, неспособной защитить свою мать. Ему было не понять, что я поставила на карту, когда приняла предложение Родольфо.

Или?..

Я потерял язык в детстве. Так Андрес сказал тогда. Кожа и глаза у него были светлее, чем у кузины; очевидно, он был метисом и происходил из касты ниже, чем другие священники. Так чувствовала себя я в доме тети Фернанды. Возможно, он тоже передвигался по миру креолов на нетвердых ногах: осторожно, не оступись, осторожно, будь начеку. Осторожно, никогда не отвечай на колкости, впивающиеся в тело.

Мы происходили из разных миров и разных классов, мы проживали разную жизнь: городская дочь генерала и парень из асьенды. На первый взгляд у нас не было ничего общего. Возможно. Но, возможно, наши жизни различались не так уж и сильно.

И возможно, если я покажу Андресу это, он поймет.

– Мой отец был умным. Он был добрым. Он так сильно любил маму, что с ними невозможно было находиться в одной комнате. Но мамину семью волновала лишь limpieza de sangre, – сказала я, вкладывая в последние слова всю злобу от раны, что так долго меня терзала. Чистота крови. Валенсуэлы лелеяли ядовитую одержимость кастой креолов и верили, что любое наследие, произведенное кастами извне, замарает то, что так желанно и чисто. – Они отреклись от нее, потому что она вышла замуж за метиса.

То была правда, которую мне никак не удавалось донести до мамы, потому что – как бы сильно она меня ни любила, и, быть может, из-за самой ее любви – она не видела того, что видели другие креолы. Вы почти так же прелестны, как донья Мария Каталина, только чуть темнее.